На войну я хотел. Просился, как это служить в армии и не «повоевать».
Будь она проклята.

И вроде справедливая эта война и гласная. И хорошо продуманная, подготовленная. Сначала бомбовые удары, потом артиллерия, потом под прикрытием артиллерии и авиации восемнадцати-двадцатилетние мамкины дети под пули, хорошо обученных, обеспеченных матёрых хищников.
К тому времени наша армия уже десять лет целенаправленно разваливалась и втаптывалась в грязь.
Ихняя – оснащалась, обучалась, финансировалась.

Дорога на войну у всех разная.
Но ещё больше отличается дорога с войны…

Как ездят на войну? Эшелонами. С любой точки нашей необъятной Родины.
Эшелон – это такой железнодорожный состав: теплушки и плацкарты для людей, платформы для техники и вперёд. В точке Н. техника и люди разгружаются и дальше колонной. Удобно, всё вместе: люди, техника, имущество.
Лично я, так назад ехал. Туда же, для замены, уже прибывшего таким способом доктора - своим ходом.
Обычный рейсовый автобус до Буденовска.
Из Будёновска случайной вертушкой в Моздок. Огромный Моздокский аэродром в то время – один из немногих путей в воюющую Чечню.
Сначала показалось, будто приземлились в чистом поле. Где-то вдали виднелась одна из вышек управления. Ближе, стояли три большие палатки – УСБ (УНИВЕРСАЛЬНАЯ санитарно-барачная), к ним мы и направились. Подойдя ближе, увидел: палатки стояли прямо на бетонке, были старые и рваные. Потому отодвигая полог, я уже предполагал, что увижу внутри: на полу длинными рядами ждали отправки «домой»; из плотных, черных, блестящих мешков виднелись только кирзовые сапоги…
В одной из палаток, стояла печка, стол и кровати. Два судмедэксперта жарили картошку и пили водку. Они объяснили, куда нужно обратиться, мы погрелись и двинулись в путь.
Такого количества самолётов я не видел даже в кино. Много машин и людей. Все заняты. Штур¬мовики садятся, снаряжаются боеприпасами и парами взлетают вновь. Со стороны подъездных путей всё завалено боеприпасами и ящиками из-под них.
Недалеко от «взлётки» развернут лагерь МЧС: чистота, песочек, новенькие палатки по линеечке, Российский флаг, ограждение.
Через пару сотен метров, будто на другом краю Земли, в окружении истоптанной грязи (в военной обуви не подойти) несколько рваных палаток без поднамётов. Внутри, ножками, утопленными в жидкой почве, двухъярусные койки с матрасами – это «перевалочная база» командированных на войну и возвращающихся обратно.
От печки кроме дыма ничего. Шум, гам, пьянки в разных углах. И сам бы выпил, да нечего.
Благо дело недолго тут – одна ночь. Утром повезло, случился попутный борт.
И вот, теплым зимним днём, загруженная, выше иллюминаторов, боеприпасами «двадцатьшестёрка». Мы на верху, на ящиках и несёмся на бреющем, едва не сбривая верхушки деревьев и телеграфных столбов, по маршруту Моздок – окрестности Гудермеса. С бешеной скоростью что-то мелькает под нами. «Поспешай медленно» здесь не уместно – могут сбить.
В чистом поле успеваю разглядеть ломаные линии окопов (что они тут на танки с гранатами ходить собирались?), какие-то разбитые укрепления и природные ландшафты. Населённые пункты облетали принципиально.
Вертолёт принёс нас на войну…
Приземлились на ЦБУ – центр боевого управления на нашем, восточном направлении.
Первое впечатление (оно оказалось и самым верным) – грязь. Не холодно, сыро. В ожидании попутного транспорта до места дислокации нашей части (ещё километров сорок), хожу вдоль асфальтированной, но разбитой взрывами, дороги. Объезжая воронки медленно едет забитая женщинами и детьми «пятёрка». Водитель – старый чеченец, без какого либо сигнала с моей стороны, останавливает машину, выходит и идет в мою сторону, доставая документы. Опешив сначала, быстро сориентировался и важно махнул ему рукой, мол, проезжай.

Едем сверху БТРа. Туман. Лес.
- …вот по этой просёлке, позавчера, в наглую, в открытую выехал УАЗик. Вот там остановился, вылез дух с гранатомётом, никто ничего сообразить не успел; подорвал бэтэр, два пацана погибли…
На «блоке» стоят чеченские машины, их не пропускают. Тут же кучкуются хозяева машин, среди них крепкие, высокие. Смотрят без страха, кто-то с лихой усмешкой, кто-то мрачно. Ну что смотрите джигиты? о чём думаете? Да, не хотел бы с вами на узенькой тропке повстречаться. Но рядом, на БТРе, парни тоже не промах. Видать война - страстная женщина, раз притягивает, со всего света, настоящих мужчин…
Ша, пацаны! Я на войну еду.
Вокруг всё разбито и разграблено. Телеграфные столбы без проводов. Пустые оконные проёмы мёртвых зданий, разбитые дороги, редкие грязные машины и серые женщины небольшими группами перемещающиеся по обочинам дорог из селения в селение. Машины часами держат на блоках; пешком надёжнее, да и безопаснее.
Свернули с трассы, за посадками оказался тёплый, природный источник, разлившийся огромной лужей в нём бойцы моются. Ещё чудь дальше руины газокомпрессорной станции, здесь же и наш лагерь.
Пошли представляться командиру, в штабную палатку. Идём, недалеко от палатки приземляются два МИ-24ых. Из них двое лётчиков тоже к нашему командиру. Заходим внутрь: дальше всё как в кино: посередине стол с картой, вокруг офицеры. Командир – мудрый, в годах, полковник Эн, по карте ставит задачу лётчикам, затем знакомится с нами… Офицеры, вновь озабочено склоняются над картой. Стремительные, грозные МИ-24ые (в простонародье «крокодилы») уходят уничтожать «цели».
А мы идём в медпункт.

Сразу же, с разведчиками, поехал на стрельбы. Они, помимо всего прочего, испытывали «легендарное», растрезвоненное по телеканалам чеченское оружие – противотанковую винтовку, прошибающую с большого расстояния кирпичные кладки и бетонные плиты. Может, помните?
На деле она состоит из ствола от нашего крупнокалиберного пулемёта «Утёс», ручного заедающего затвора, приделанного приклада с двумя амортизирующими пружинами, и приляпанного магазина на пять патронов плохоподающего и отваливающегося после каждого выстрела. Вот и вся легенда.

В первый же день моей войны привезли пять раненых духов, один из них очень молодой и очень тяжёлый, он не жилец. На следующее утро ещё раненый дух…
Да кого же мы сюда лечить приехали!?
Людей.

Кстати говоря, среди тех пятерых, был некто Чапаев пожилой человек, говоривший больше всех, его несильно посекло осколками. Они на машине пытались проскочить «блок», не вышло.
ФээСБэшники и так их и эдак: кто да что?
Духи они, железобетонно духи, по одежде* видно, да ещё не местные (муфтия здешнего не знают), но оружия при них не нашли информацию от них получили, не расстреливать же их, в самом деле: отвезли в больницу в Гудермес.
Ночью Чапаева этого оттуда выкрали. Говорят, оказался зам.по тылу Масхадова.
*Одежда духов – спортивный костюм, часто в несколько слоёв (по сезону), на ногах кроссовки (в городах – легкие, с «пяткой» тапочки).

#

Из под Гудермеса под Шали – это всё равнина. Первый марш, ничего особенного, чуть проехали, встали – далеко впереди стреляют, ещё остановились – работают сапёры. Долго ехали, увеличиваются на войне расстояния; вот расплющенная танком легковушка и ноги стоят на дороге, в кроссовках.
Здесь только что стычка была: идёт колонна по дороге, навстречу духи. Куда им; впереди колонны танк с минным тралом, обвешанный активной броней, её обыкновенным гранатомётом не взять. Так вот и получилось.
До ночи развёртывали крылья АП – автоперевязочной. Это такая ГАЗ-66 с кунгом с двух сторон к которому, при помощи железного каркаса приставляются небольшие палатки – крылья, а в самом кунге – миниоперационная с необходимым оснащением. Так вот эта АПшка: средство передвижения, рабочее место, место нашего жительства, да ещё и лазарет для раненных и больных. И жили ведь, и лечили, и ездили!
Ещё из техники нашего медицинского пункта был «Урал» и автобус санитарный, но с ними я не так сросся.

«Сегодня нас во второй раз (за мой приезд) обстреляла духовская артиллерия. То ли из минометов, толи еще из каких-то мелкокалиберных пушек. Разрывы недалеко метров 250-300, слабо отличаются от выстрелов нашей артиллерии, потому сразу и не понял, что это обстрел. Только потом: по суете, крикам и ответной пальбе нашей артиллерии.
Духи никуда не попали.
Мы, по-моему, тоже.
Обыденно все как-то».

*
Про раненного в голову мальчишку, туман и ночь.
Расположились, лагерем, на какой-то не то птицефабрике, не то скотном дворе. В общем, к тому моменту от того сельхозпредприятия остались: здание и мыши.
Здание полностью разрушенное, зато сколько мышей! Не знаю можно ли сравнить землю с решетом, но, глядя на продырявленную норами землю, другого сравнения на ум просто не приходило. Мыши были везде: в личных вещах, в продуктах, в инструментах, в лекарствах, в машинах. Их ловили руками, пинали ногами, кололи калипсолом (развлекались, но не судите строго, из других развлечений были только книги и водка). Меньше, конечно, от этого их не становилось. Они перепортили почти все таблетки, шприцы и капельницы, они погрызли все, что грызлось.
Позже, когда уходили с того места, проехав восемь часов, мы с удивлением увидели, как на зеркало заднего вида из под капота, на ходу, вылезла мышь!
Но это было позже…
А тогда были ночь и сплошной непроглядный туман.
- Доктора, везут двоих раненных. Один очень тяжёлый.
Парню не повезло. Осколком снаряда, по касательной, снесло теменную кость вместе с оболочками мозга. Тогда впервые увидел извилины головного мозга живого человека…
Спасти пацана могло только чудо. Не во что не верили когда сказали:
- Нужна вертушка. Нужна прямо сейчас.
Аваинаводчик, умница:
- Постараемся, док… … Будет борт!
Не может быть. Ночь – помесь черной туши с туманом и какой-то моросью, рождающейся здесь же, повсюду, в тяжёлом воздухе. Но вот что это? Кажется? (а такое нередко бывало, ведь очень ждешь). Нет. Рокот винтов.
Сигнальная ракета. Ещё. Яркий огонь факела на земле. И прямо над головами яркая вспышка прожектора и четкая граница между ослепительным светом и густой тьмой.
- Осторожнее. Держи. Ставим…
Немного погодя, кажущаяся в темноте огромной, машина устало поднялась и, на небольшой высоте, выключив прожектор, мгновенно поглотилась тьмой.
А мальчишка остался жить. Трудно это, Лёха. Но где бы ты сейчас ни был, держись. С тобой остались по частичке наших душ тоже.
И по частичке наших душ живут со всеми, кто выжил.
И умерли со всеми, кто нет…

Вертушки ждали всегда с волнением. И надеждой.
Тяжело больной или раненный – вызываем. Работаем, как можем и ждём.
Авианаводчик, дружок, ну что будет? Когда? Не дают добро? Летит?
От этого жизнь людей зависит.
«Санитарные» рейсы повышали шансы выжить наших пострадавших на половину.
Делаем всё возможное. Выходим из АП-шки, стоим, задрав головы, смотрим, слушаем. Авианаводчик: «Сейчас, доктор, будет… Слышу тебя… Левее… Над нами… Не слышу… Мы справа… Ракету… Ёще… Видишь?! Дым!»
Вот, наконец, он прокопченный красавец; шум, ветер его крыльев, и к нему с носилками, всегда бегом. Носилки с раненным. Тяжело бежать с такой ношей, ноги в грязи или в снегу вязнут, пыль (или снег, или грязь) со стеной воздуха в лицо. Быстрее. Мужики принимайте.
Ёще дышится тяжело, но и рукам и душе легче. В секунду такой «благодатный» контраст.
Ну не передать это словами!!!
«Успели»! Отходишь чуть в сторону и смотришь: вот оторвались колёса и, набирая высоту и скорость, уходит он, трудяга, торопясь спасать чью-то жизнь.

Стояли, помню, в горах туман чуть выше нас. У нас раненные, у тумана вертушка, и она нам очень нужна; сейчас.
-Слышим тебя слева, слева… Уходишь, уходишь… Над нами! Над нами!
И снова в туман ракета, много ракет.
-Видим, тебя видим!
Дымовая шашка.
Готовы прыгать от радости: «Сел»! Скорее носилки на пол и на скамейки тех, кто может ходить. Загрузили.
Туман тут же, будто ждал, за пару минут растаял как сон. Видно далеко-далеко.
А наш красавец, словно резвясь, чуть приподнялся и, завалившись на бок, опрокинулся вниз, в ущелье и тогда смотрели мы на него сверху вниз и, даже, чувствовали себя птицами. А он под нашими ногами, сходу развернулся и, оставляя за собой едва заметный, короткий след в воздухе, понес парней жить.
Ему пятнадцать минут по воздуху.
По дороге пять часов, или до конца жизни. Кому как повезёт.

*

Наши соседи – морпехи.
Сегодня один морпех отстрелил себе палец.
За три дня у них восемнадцать раненных (из них один уже умер). И из этих же восемнадцати ни одного ранения полученного в бою. То есть духов они, за эти дни, даже не видели.
Один случай вообще дикий.
У них солдат пропал. Пошли искать, офицер и с ним шестеро, через нашего часового, в тростник.
Часовой аж опешил:
- Не ходите туда, там заминировано.
- Солдат, ты нас учить еще будешь?!
Еще через тридцать секунд часовой доложил «На участке подрыв, семеро морпехов…» Есть такая штучка МОН – 50 называется…
А вот наш сверчок – ноги и задница посечены осколками. «Достал» какого-то срочника и он ему в окоп РГД-5 подкинул, тот из окопа, да не успел немного. Привезли к нам.
Солдат ковырял патрон от ПКМа – раздроблена кисть.
Вот этот с двумя пулевыми ранениями с автоматом хотел сфотографироваться.
А вот этого с перебитым позвоночником насквозь прострелил товарищ.
Этот с раздробленной плечевой костью – чистил заряженный автомат…
Часовой на посту, наступил на собственную растяжку.
По моим наблюдениям семь из десяти ранений по глупости или неосторожности.
А потом чтобы не проводить расследований и не заводить уголовные дела (сами себя замучили бы; да и война всё же), писался наградной: ранение в бою и т.д. и раненного в тыл. И всем хорошо: на самом деле так.

*
Пришел на прием парнишка. Он теперь герой России. Как говорю, получилось?
Зачищали Джалкинский лес. Пошли батальоном в атаку. Взрывы, стрельба, то да се. У него за спиной два огнемёта «Шмель» - он «химик». Замешкался что-то глядь, а наши отступили: вокруг одни духи. Ёлы-палы, думает: конец. Прыг в окоп, прямо на голову духу, застрелил его. Тут ещё дух, теперь ему на голову, снова был быстрее. Сидит, дрожит, справа по окопу ещё дух, затем слева. Снова крики, взрывы, хай-гай. Снимает огнемет, взводит, высовывается из окопа, видит, метрах в двадцати группа духов, один из них на колене стоит и другим указания отдает он на вскидку по ним «шмельнул» и назад в окоп. В это время снова наш батальон в атаку пошёл, духи драпать.
Семь тел духовских осталось на поле боя их обменяли, потом, на погибших под Ведено разведчиков из Ульяновска.
Всего в этом бою уничтожено сорок два бандита.
А мальчишка этот пришел к нам фурункулы лечить. Герои ведь тоже люди…

Но настоящий подвиг солдата, все же, не только в удачной атаке или стойкой обороне. Тяготы и лишения – здесь они не книжные. Героизм – недоедание, недосыпание, переохлаждение и перегревание, сидение в блиндажах и окопах, в ежесекундном ожидании и напряжении, в нудной повседневщине и однообразии, оторванности от всего дорого и неопределенности…
Каждый день дан для шага к Истине. И человек приблизится к ней, если захочет. Каждая секунда дана для чего-то, каждая жизнь… Каждый день стоит себя спросить: «для чего прожит»? И если раз в 20 – 30 – 40 - … дней ответ найдётся, то и остальные прожиты не зря. Пусть не каждый день, пусть очень маленький, но подвиг. Каждый день - подготовка к нему. Подвиг, подвИг – подвинуться, продвинуться, приблизиться; на шаг или на миг. И чем этот подвиг значительнее, тем труднее он даётся.
Многие готовятся к своему подвигу не одну жизнь.

На войне о войне писать очень трудно. И так кругом она и всё ей подчинено, а если она ещё будет в мыслях и на бумаге перед глазами… Это тяжело. Оставил все записи о войне на мирное время.
Дай нам его Бог.
А на войне думаешь о мире или о чём-то большом и светлом. Как там? Вот вернусь и всё будет хорошо-хорошо. Только бы письма доходили.

Война – это не только победы и поражения. Война – это в первую очередь боль. Это смертная пропасть, в которую можно сорваться ежесекундно. И нередко единственный, кто способен удержать тебя на краю этой пропасти, медик, врач.

Военный фельдшер Олег Голыжбин не раз бывал в подобной роли. Вернувшись из Чечни, он представил редакции свои дневники. Вряд ли кто другой, наблюдая со стороны, смог бы так пронзительно написать о войне. В эти трудные дни рядом с фронтовыми медиками работал и фотокорреспондент Сергей Сидоров. Публикуем их совместный репортаж.

По приезде нас, врачей, чуть не разогнали в горы со снайперскими группами. Хорошо, нам была придана мини-операционная с автономным питанием. Убедили кое-как, что мы должны находиться при ней. Жизнь уже назавтра доказала нашу правоту.

Вечером поступила информация: в поселок Комсомольское вошла группа боевиков из 70 человек. Предстояла зачистка.

Ускользнув из Грозного и насидевшись в горах, Гелаев (а поселок Комсомольское его вотчина) решил дать бой.

Утром в 7.30 наш спецназ прибыл на окраину села. В селе были слышны автоматные очереди и разрывы гранат. Там уже работала разведрота 503-го танкового полка.

Нас сразу же вызвали к раненым. Это были мирные жители.

Начало зачистки в 8.30. Через полчаса ввод основных сил. Первыми пошли спецназ внутренних войск, за ними спецназ Минюста, ОМОН с СОБРом, рота 33-й бригады ВВ МВД.

Российские войска обошли село с трех сторон.

И сразу же появились первые раненые: два разведчика. Один ранен легко, в руку, другой – тяжело, в бедро.

Поступил раненный в кисть солдат. Его спасла отменная реакция. Он первым успел выстрелить в упор и убил боевика. Другой ранил его.

Из Аргунского ущелья Гелаев ввел в поселок основные силы банды. Банда уничтожила заставу 503-го полка.

Вновь зачистка. Когда спецподразделения подошли к середине села, бандиты по ним открыли ураганный огонь.

Фельдшер Щукин рухнул под ближайший бугорок и полтора часа лежал в луже.

Наши стали отходить. Один солдат, который был ранен снайпером в спину, прибежал к командиру, кричит «Дай «Муху»! Я видел снайпера!» Схватив гранатомет, в состоянии полушока выстрелил в дом. Больше оттуда никто не стрелял.

Потом этот солдат одной здоровой рукой вел БТР, прикрывая отход спецназа.

В бою было ранено 28 человек и один убит. Словом, работы нам хватало.

Комсомольское обложено плотным кольцом войск. Штурмовики утюжили поселок на малых высотах.

Вечером сдались 8 боевиков. Один оказался украинцем. Он сказал, что в его отряде находятся два снайпера – женщины. Командует ими его земляк – украинец.

Наша медицинская бригада заработала в полную силу. Мы развернули палатки, провели свет. Таким образом принимали раненых и ночью. Раненые редко поступали по одному человеку, как правило, от 2 до 6–8 человек.

Хирург А. Репин и фельдшер А. Щукин работали с поступающими ранеными.

Врач-анестезиолог А.Липский и я, фельдшер, проводили противошоковую терапию.

Раньше эвакуация раненых шла днем, теперь перевозили на вертолетах и ночью. Летал и я вместе с Липским, и, слава Богу, ни один из тяжелораненых не был потерян.

По радио из Москвы мы узнали, что поселок Комсомольское контролируется нашими войсками, а на деле у нас было 20 раненых и 10 убитых. Только в этот день отправили 6 бортов в госпиталь Моздока.

В 19.30 доставили ефрейтора Чучалова. Ему в голень отрекошетил снаряд гранатомета. Тяжелая была операция. Снаряд удаляли, спрятав за машины и танки раненых и медперсонал. Кто знал, как поведет себя гранатометный боеприпас.

Вырезали гранату, и хирург Репин ампутировал эту часть ноги.

При прочесывании освобожденной территории была поймана чеченка, некая Хасиева. Выглядела подозрительно – чистая одежда, незаношенная сумка. У нее были осколочные ранения. Перевязали ее и всю ночь караулили. Потом отправили в Ханкалу.

Боевики предприняли попытку уйти из села.

Наши овладели наконец центром села. В этот день было ранено 47 человек.

Продвижение вглубь было очень медленным. Боевики имели много дотов и щелей в домах. Они пытались зайти в тыл.

К нам в медпункт стали поступать раненые саперы. Боевики поставили много мин с сюрпризами.

Это страшные минуты, когда привозят молодого, сильного парня, у которого ноги оторваны по ягодицы. Знаешь, что через 3–4 дня он умрет, но борешься и борешься за его жизнь.

А когда летишь на вертолете и у раненого пропадает пульс, ты всеми силами держишь его на допинге, повышая давление. У меня было такое. Уже нет дыхания. Бросаюсь за кислородным аппаратом. Не помогает. Делаю искусственное дыхание рот в рот, и – о… чудо! – идет рвотная масса, раненый делает вдох, приходит в себя, чувствует боль раны и орет благим матом. А для меня это лучшая музыка. Уже знаю, он будет жить.

Утром к нам был доставлен подполковник Александр Жуков, начальник поисково-спасательной службы Северо-Кавказского военного округа, который был в плену у бандитов.

Сдались 80 боевиков.

Боевики думали, что кольцо фронта снято. Шли не прячась. Тут их накрыли огнем, сделали капкан. Наутро было обнаружено 50 убитых бандитов.

Сопротивление оказывали только смертники, засевшие в бункерах. К нам поступил со сквозным ранением легкого Сергей Тихонов. Такое же ранение было у подполковника Жукова. Боевики специально простреливали легкое у пленных, чтобы те не могли бежать.

Нас сняли с позиции. Когда мы проезжали мимо кладбища в Урус-Мартане, около 60 могил возвышались на нем. Похороны еще продолжались.

Нелегко досталась победа и нам – за время боев в селе Комсомольское было ранено 252 человека и убито 69 человек.

Что значит быть врачом на войне, можно ли задушить свой страх, и почему полевые хирурги стараются не делать ампутаций? Об этом «Защищать Россию» побеседовали с Героем Российской Федерации подполковником медицинской службы в запасе Владимиром Беловым.

Три месяца войны

В Чечню я попросился сам. И сделал это не из каких-то возвышенных чувств. Просто я знал, что на войне всегда не хватает врачей, хирургов. Я на тот момент был квалифицированным врачом, военно-полевым хирургом, и знал, что там надо быть. В Грозный я прибыл 7 января 1995 года со сводным полком тульской воздушно-десантной дивизии.

Первое, что я почувствовал, оказавшись в Грозном, - страх. Впервые в жизни я ощутил ледышку за грудиной. Но несмотря на этот страх нужно было делать свою работу. Наверное, я его переборол. Доминанта работы стояла выше, чем эта ледышка. К страху привыкнуть невозможно, но надо было делом заниматься. Да, мне было страшно, но вот перед тобой лежат эти раненые мальчишки, в крови все. Тут либо садись в угол и дрожи, либо бойся, но делай.

Только мы вошли в город, как нас закрыли. Суток пять окружение продолжалось. К 12 января пришли морские пехотинцы и повышибали бандитов. Медпункт мы оборудовали в самом центре города, в парке имени Ленина. Поначалу я с коллегами оперировал раненых в перевязочных машинах. Но после одного из обстрелов мы перенесли медпункт в здание ресторана «Терек», в подвал. Там же у нас была и операционная.

Раненых было очень много. И убитых. Не назову точное число, но, когда наш полк вошел в Грозный, он насчитывал полторы тысячи человек личного состава. К моменту взятия Аргуна в марте 1995-го полк потерял пятьдесят процентов состава убитыми и ранеными.

Десантники стояли насмерть, а мы оперировали. Наша задача в тот момент была одна - сохранить бойцам жизнь. Мы надеялись на более широкие возможности госпиталей и делали все, чтобы раненые до них дожили.

Я старался не делать ампутаций, чтобы человеку в госпитале поставили аппарат Елизарова и срастили конечность. Мы с коллегами пытались делать минимум хирургического вмешательства по максимуму, а необратимые операции, такие как ампутация конечностей или удаление пораженных органов, - по минимуму.

Где-то я делал дренирование, где-то искусственное сшивание сосудов. Иногда соединял сосуды куском трубки от капельницы, зная, что в госпитале эти сосуды сошьют как надо. Пальцы разбитые тоже старался уберечь, раздробленные кости шинировал обрезками резинового шланга и отправлял людей на эвакуацию.

Главное в той обстановке было вычистить раны и удалить размозженные ткани. Был случай, когда к нам попал солдат с огнестрельным ранением черепа, а нейрохирургического инструментария не было. Раневой канал в кости пришлось расширять стоматологическим элеватором. Я удалил из раны фрагменты разбитого мозгового вещества и отправил живого.

После Грозного мы ушли под Аргун. В марте. Как раз тогда в полк пришло пополнение и нам на замену прибыли военврачи. Но командир полка заявил, что до взятия Аргуна нас домой не отпустит. Так и сказал: «Я с вами воевал, Грозный брал, и могу на вас положиться. А новых я в деле еще не знаю».

Под Аргуном пришлось взяться за автомат. Во время одного из боев к нам в тыл вышел отряд боевиков и мы вместе с ранеными держали оборону. Спасибо разведроте, которая через пятнадцать минут подскочила и перебила их всех. Если честно, то про это совсем не хочется вспоминать. Одно скажу - той четверти часа мне хватило на всю жизнь.

Несмотря на ту жуткую ситуацию, у нас было все, что необходимо для оказания медицинской помощи. Все, что необходимо. Продовольствия хватало на то, чтобы и местным детям иногда что-то отдать. Даже в период окружения в Грозном, при подготовке раненых к эвакуации, мы каждого из них одевали в новое нижнее белье - рубашку и кальсоны, и клали в новый теплый спальный мешок. Когда мне другие участники той войны говорили, что у них не было чего-то - например, продовольствия или медикаментов, то я отвечал, что у них была хреновая тыловая служба. А тыл ВДВ был прекрасный. Я никого не хвалю, но у нас было все.

Истории спасенных

Потом я виделся с двумя военными, которым оказывал медицинскую помощь. Через много лет, когда я работал в другом месте, ко мне пришел мужчина с деформированным, обожженным лицом. Мы повздорили, он начал повышать на меня голос, и я сказал: «Молодой человек, не надо на меня кричать. Я контуженный, могу и послать куда подальше». А он мне в ответ: «и чего? Я сам контуженный». В общем слово за слово, я спросил, где он был контужен и оказалось, что в 1995 году он прошел через наш медпункт. Павел Меньшиков его зовут.

Еще один человек, которого я позже не раз встречал - военврач юргинской мотострелковой бригады Евгений Леоненко. Как-то ночью их отправили на позиции кому-то помощь оказывать. Но они попали в засаду, и боевики сожгли их бронетранспортер. Из всей врачебной команды он остался жив. Удивительно, как он, с множественными осколочными ранениями, термическими ожогами и контузией, смог вылезти из горящего БТРа. Даже он не смог этого объяснить.

Ему повезло, что рядом с их машиной оказался открытый канализационный люк, и Леоненко в него упал. А канализация в городе уже долгое время не работала. Он полз трое суток, терял сознание, потом снова полз. Когда он вылез наверх за нашими позициями, его чуть не застрелили. Он представлял из себя страшное зрелище - едва живой, израненный и весь, с ног до головы, покрытый нечистотами.

Он был в тяжелейшем состоянии, и у нас в расположении мог не выжить, Все, что мы могли в тех условиях сделать, это отмыть его и обработать раны и ожоги. Командир принял решение эвакуировать его ночью. А это очень опасно. Тем не менее, сформировали колонну из трех БМД. У первой орудие было повернуто влево, а у замыкающей - вправо. В среднюю положили раненого. И вот бронемашины одновременно включили фары, начали лупить со всех стволов по сторонам и на полном газу рванули вперед. Так и удалось выскочить из Грозного.

Месяц Леоненко был без сознания. За это время его жене пришла «похоронка», что мол ваш муж пропал без вести. О своем спасении он смог ей рассказать, только когда пришел в себя. К этому времени его перевели в питерскую военно-медицинскую академию, в клинику военно-полевой хирургии.

Еще мне запомнился один мальчишка, морской пехотинец. Кореец по национальности. Он мне сказал, что является чемпионом России по тхэквондо. Он получил огнестрельное ранение бедра. Часть кости просто разнесло, но я не стал ему ногу ампутировать, опять же - по минимуму прооперировал и подготовил к эвакуации в госпиталь. Он все спрашивал, сможет ли заниматься спортом, и я его успокаивал, дескать, конечно сможешь, в госпитале тебя на ноги поставят. Правда, его я с тех пор больше не встречал. Вот не знаю, сохранили ему конечность или нет?

Звезда вместо креста

После возвращения в Москву мне дали месяц отпуска. За это время на меня ушли представления на два ордена мужества - за Грозный и за Аргун.

По возвращении в часть, в 27 бригаду, я зашел к кадровикам, мол, где награды мои? А они говорят: «тебя вообще-то к Герою представили». Я сначала подумал, что они надо мной прикалываются. Ну какой из меня герой?

В конце июля, во второй половине дня, мне сообщают, что командир бригады меня срочно к себе требует. Полковник Генералов Сергей Евгеньевич. Орет, говорят, как бешеный: «где Белов?», а за ним этого обычно не водилось. Ну, думаю, все. ЧП в бригаде произошло, а я не в курсе. Захожу к нему в кабинет, и тут Генералов вскакивает, подбегает ко мне и начинает ломать ребра в объятиях, а мужик он был очень крепкий. Утвердили, говорит, твое представление на Героя, готовь парадный китель!

А за наградой я поехал нескоро. Указ был подписан в июле 1995-го, но золотую звезду мне вручили только 23 февраля 1996 года. Я к тому времени начал думать, что все это, наверное, шутка. А потом мы поехали в Кремль. Было очень волнительно. К Ельцину можно относиться по-разному, но в тот момент он был для меня не человеком, а скорее символом. Все-таки глава государства вручает высшую награду страны.

Быть военным врачом

Через несколько лет я ушел на пенсию. Сейчас занимаюсь воспитательной работой во втором московском медицинском университете имени Н.И.Пирогова. Так получилось, что за свою жизнь я познакомился со многими очень интересными людьми - ветеранами Великой Отечественной, военнослужащими, героями. Я приглашаю их в университет, чтобы студенты могли увидеть их своими глазами, спросить их о чем-то. Накануне Дня Победы у нас побывал Герой Советского Союза Сергей Никитич Решетов. Он получил золотую звезду 21 марта 1945 года за форсирование реки Дунай. Участвовал в освобождении Вены, будучи командиром роты. На войне это самое выбиваемое руководящее звено - командир взвода и командир роты.

Можете не верить, но после встречи студенты не отпускали его еще полтора часа, спрашивали о чем-то. Некоторые ребята и девушки подходили посмотреть и, извините, просто «потрогать» ветерана - им было трудно осознать, что рядом стоит живая легенда.

Я и сам провожу занятия со студентами. Сейчас в гражданских медвузах ликвидированы военные кафедры, хотя кто-то из наших выпускников пойдет служить - если не в вооруженные силы, то в пограничные или внутренние войска. Мы беседуем на разные темы, но я всегда стараюсь донести до них, что такое - быть военным врачом и, особенно, военным врачом в боевой обстановке.

Сегодня он начальник хирургического отделения в госпитале им. А. А. Вишневского — главном госпитале Вооружённых Сил.

Накануне встречи с корреспондентом «АиФ» Александр Викторович провёл операцию, которая длилась более четырёх часов. Сложные случаи в практике его отделения — в порядке вещей. Об одном из них он рассказывает: «У сорокалетнего мужчины со злокачественной опухолью удалили почти половину организма — толстую кишку, желчный пузырь, двенадцатиперстную кишку, часть желудка, часть поджелудочной железы. Пациент адаптировался. Работает, растит сына. К нам на осмотр приезжает».

Новый год на передовой

Мы сидим с доктором в ординаторской и вспоминаем события 20-летней давности, когда он, молодой военврач, получал боевое крещение. «С нашего курса в Военно-медицинской академии больше половины побывали в командировках в Чечне в первую и вторую кампании». Ему выпала вторая. Осень — зима 1999-2000 гг. Миллениум Александр встречал в степи, недалеко от села Старые Атаги, на входе в Аргунское ущелье. «В последние дни года, 30-31 декабря, было большое количество раненых. Одних эвакуировали, другим оказали помощь, оставив в нашем расположении. И даже успели подготовиться к Новому году. Накрыли общий стол. Алкоголя не было. Зато были танцы. И салют. Из всех видов оружия. И чувство, что всё плохое останется позади. Может, странно прозвучит, но это был мой самый счастливый Новый год».

Александр Филиппов. Фото: Алексей Ловен

Праздновали в палатке, которая стала для Александра родным домом. «С этой палаткой размером 30 на 10 м мы переезжали на новое место раз в неделю, а то и дважды. Началась командировка в районе границы Чечни с Дагестаном, а закончилась на границе с Грузией. Каждый раз развёртывали военно-полевой госпиталь в степи с нуля — не было электричества, связи, воды, других привычных вещей. В 200 м от нас мог стоять пустой шикарный особняк с бассейном, но армия в населённые пункты принципиально не заходила. Был такой приказ. Это было связано с безопасностью. К тому же могли быть провокации. Как-то мы оказались в законсервированной местной больнице, где в глаза бросилось объявление: „Ветераны русско-чеченской войны обслуживаются вне очереди“. Сами понимаете, что за обстановка была. При этом пехоте приходилось гораздо тяжелее, чем нам, медикам. Солдаты спали под открытым небом. И печку им затопить нельзя было — снайперы работали не покладая рук. А в каких-то 40 км от нас шла мирная жизнь. Горел свет. По улице спокойно ходили люди».

Автомат не пригодился

Когда-то отец Александра, тоже военный врач, пытался отговорить сына быть хирургом: «Пациенты будут умирать. Ты спать по ночам не сможешь». Медики знают: у каждого хирурга есть своё кладбище. У Филиппова оно особое, связанное с войной. Александр вспоминает, как двое суток дежурил рядом с тяжело раненным, перелил ему свою кровь. Эвакуация откладывалась из-за нелётной погоды. Наконец бойца смогли отправить в тыл. Но спустя месяц пришло известие: не выжил. Таких трагических сообщений было, увы, немало. Он, 29-летний выпускник ординатуры, сильно переживал из-за каждого невыжившего. Эвакуация была одной из основных задач их врачебной бригады. «У нас был свой БТР. Привыкли ездить на нём в молоке (сильный туман. — Ред. ). Ждать вертолёт, который забирал раненых. Некоторые пилоты прилетали даже ночью. Правда, таких были единицы — для вертолёта очень опасно летать ночью. У каждого из военврачей был автомат. К счастью, я ни разу не попал в ситуацию, когда им нужно было воспользоваться».

Каждый день он исполнял свой врачебный долг — делал операции, позволительные в полевых условиях: извлекал из мягких тканей осколки и пули, вырезал аппендикс и лечил расстройство желудка — воду все пили из арыков. Были случаи ранений, которые иначе как чудом не назовёшь: «Пришёл солдат. Сам. Стоит. А у него на лбу входное отверстие от пули. И за ухом ещё одно — там, где пуля вышла. То есть визуально у него голова прострелена. А он не просто стоит — ещё улыбается. Оказалось, пуля прошла под кожей по касательной к черепу и вышла. Удивительно!» Редко, но приходили местные жители. «У одного была бытовая травма — оторвало палец. И ему палец пришили обратно. Начался некроз тканей, ведь для такой операции нужно специальное оборудование, чтобы ювелирно „сшить“ сосуды и нервы. Вовремя мы ему этот палец ампутировали».

Тишина мешала спать

С особой теплотой Александр вспоминает срочников, молодых ребят, которые в тяжелейших условиях оставались людьми, способными на взаимовыручку. «На войне ты очень сильно зависишь от окружающих. Вот сломалась посередине пути машина. Кругом стреляют. Счастье, что есть человек, который в силах не струсить, сохранить хладнокровие, устранить поломку, и все едут дальше. А ведь это были совсем юные ребята. Разных национальностей. У каждого свой менталитет, к которому надо было подходить с пониманием. У нас среди военврачей в той командировке были женщины, и наша коллега дала приказ солдатику помыть пол в перевязочной. А он оказался из Дагестана и ответил: мол, у нас женщина не может такие приказы мужчине давать. Ему по-доброму объяснили. Он пошёл и помыл пол. И дальше таких вопросов уже не возникало».

Александр пробыл на передовой полгода. Мобильной связи тогда не было. Письма домой и из дома шли по несколько месяцев. Однажды ему пришла посылка от родителей. А в ней — валенки. Зима же! «Родители не представляли, что мы всё время, даже зимой, утопали по колено в грязи. И самая подходящая обувь была — резиновые сапоги. А самое большое желание — помыться горячей водой».

Подполковник признаётся, что в разговоре о том непростом периоде хочется акцентировать внимание на чём-то весёлом, позитивном. «Над нашим коллегой, зубным врачом, шутили. Вернее, он сам шутил. Приходит человек: зуб болит. А доктор сразу: „Рвать будем!“ — „Нет, доктор, зачем?“ — „Хорошо. Тогда вот тебе педаль, будешь на неё нажимать. Начнёт работать бормашина, и я тебе зуб буду сверлить“. Он это говорил, потому что электричества не было. Да и машинка у него была старая, 1956 года. В общем, пациент быстро соглашался на удаление».

Вспоминает, как, несмотря на войну, люди находили своё счастье. Коллега Филиппова связала свою судьбу с офицером, которого оперировала. «Сейчас у них трое деток», — говорит врач. У самого подполковника Филиппова тоже трое детей. К мирной жизни вернулся не сразу. Плохо спал. Тишина мешала. На передовой привык к свисту снарядов. О войне он с тех пор говорит крайне скупо. И главный рефрен: я не герой. Хотя как это не герой? На работе с 6.30 утра и до упора. И почти без выходных. Когда приходит в палату к больным в праздники, те спрашивают: «Ой, доктор, что же вы не отдыхаете?» А по интонации слышно, что ждали, очень ждали. Этот ежедневный героизм, когда идёшь на помощь тем, кто остро в тебе нуждается, отличает профессию врача, и в особенности военного врача. Александр — третий военный в роду. Дед воевал в Великую Отечественную, умер вскоре после Победы от полученных ранений, отец служил. Александр из своих 49 лет служит больше четверти века. Отговаривать сына, если решит пойти по его стопам, он не собирается. Лишь честно, как когда-то и ему сказал отец, предупредит: «Учти — спать плохо будешь, потому что от твоих действий будут зависеть жизни других людей».

Прошло 17 лет. Все дальше уносит от нас время события января 95-го года. Однако в памяти остались страшные картины прошлого, связанные со штурмом Грозного. Кромешный ад, взрывы снарядов, ураганный огонь, хлесткие пулеметные и автоматные очереди. Гибли люди как военные, так и гражданские. Тысячи раненых нуждались в срочной медицинской помощи.

Во время штурма Грозного основные колонны федеральных войск продвигались по улице Первомайской, где в районе БСМП и Республиканской больницы завязались ожесточенные бои с чеченскими вооруженными формированиями (читатель наверняка вспомнит фильм Невзорова «Чистилище »).

В середине декабря 94-го из Республиканской больницы (хирургический корпус) были выписаны все ходячие больные. В бомбоубежище, на территории больницы, 11 декабря был развернут временный госпиталь, по тем временам достаточно оснащенный. Туда были переведены нетранспортабельные больные из больницы, сюда же поступали и раненые, которых доставляли с близлежащих улиц и домов города. В подвале больницы были и сироты из соседнего Дома ребенка. В госпитале работала укомплектованная из добровольцев бригада медиков, в которую входили более 30 специалистов разного профиля, в основном хирурги и анестезиологи. С вечера 31 декабря 1994 года по 6 января 1995 года сотрудники госпиталя находились в «плену» у федеральных вооруженных сил и все это время спасали жизни раненых как гражданских лиц, так и солдат и офицеров. На своем посту с коллективом оставался и главный врач Хажбекар Бахарчиев. Ввиду ограниченности газетной площади невозможно назвать фамилии всех сотрудников как хирургического, так и терапевтического корпусов Республиканской больницы (всего около 70 человек), не оставивших свое лечебное учреждение в столь сложное время. Надеюсь, что они дождутся своего часа и кто-то напишет об этом славном коллективе.

Медицинский пункт для раненых был развернут и в подвале так называемого в народе президентского дворца (Реском). Благодаря СМИ России, этот лазарет получил широкую известность, так как в нем в январе 95-го оказывали первую врачебную помощь раненым солдатам и офицерам федеральных вооруженных сил. Побывавшая здесь в январе 1995 г. член Комитета солдатских матерей России Галина Севрук рассказывала:

«В подвалах Рескома был госпиталь, и там были две палаты. Большая палата, где был электрический свет, являлась и аптекой, и операционной, она была отдана российским пленным. Меньшая палата, там не было электрического света, там были свечки, была отдана чеченским раненым. Отношение к пленным, насколько я могу судить, было хорошее. Отношение к раненым пленным было прекрасное. Когда мы вернулись, мы передали через «Московский комсомолец » благодарность чеченским медикам, которые оказывали помощь нашим раненым пленным» («Война в Чечне. Международный трибунал. Материалы опроса свидетелей », М.,1996, стр.193).

О гуманном отношении чеченских медиков, которые не делили раненых на своих и чужих, известно также из дневника Олега Орлова и из интервью журналистам капитана Виктора Мычко, российских военнослужащих, раненых в январе 95-го, и которым оказывали медицинскую помощь в этом лазарете.

В середине января 1995 года на президентский дворец были сброшены бетонобойные фугасные авиабомбы, пробившие все этажи и подвал. Вследствие чего медики перебрались в район Минутки, где в подвале городской Детской больницы № 2 развернули небольшой лазарет, в котором оказывали медицинскую помощь раненым, но в основном гражданским лицам.

Во второй половине декабря 94-го основной поток раненых (практически все гражданские лица) сконцентрировался в Грозненском военном госпитале, возглавлял его тогда первый чеченский полковник медицинской службы Советской Армии Леча Акаев. Несмотря на то, что этот госпиталь был известен еще со времен ВОВ и, естественно, был обозначен на военных картах, 31 декабря 1994 года он был разрушен прицельным артиллерийским огнем. Медицинский коллектив госпиталя, в числе которого был и волонтер врач-интерн Ислам Баширов, перебрался в президентский дворец, а спустя день-два в селения Старые Атаги и Цоцан-Юрт, где и были развернуты госпитали, которые возглавили, соответственно, Лечи Акаев и Умар Ханбиев. Неоценимая работа медиков этих госпиталей заслуживает отдельного разговора.

О чеченских медиках лазарета президентского дворца Рамзане Ибрагимове и Яхе Салгиреевой около года назад поведала известный журналист Умиша Идрисова, в прошлом сама медицинский работник («Вести республики », 12 февраля и 18 марта 2011г.). Не повторяясь, хотелось бы дополнить ее рассказ о наших коллегах, проявивших гуманность медицинской профессии, самоотверженность, человеческий долг, чистоту души и высокую нравственность.

Врач Ризван Исакович Ибрагимов родился в 1940 году в с. Ножай-Юрт Чечено-Ингушской АССР и в возрасте 4-х лет был депортирован в Казахстан. После окончания средней школы была срочная служба в рядах Советской Армии. После демобилизации поступил в 1-й Ленинградский медицинский институт, который окончил в 1968 году. Работал хирургом в Ножай-Юртовской районной больнице, в последующем онкологом в Республиканской больнице и Грозненско-сельской районной больнице. В то тяжелое время января 95-го он возглавлял лазарет президентского дворца и, как писала пресса, спасал от смерти тяжелораненых вне зависимости от национальности и принадлежности к той или иной стороне вооруженного конфликта. После выхода из президентского дворца, 17 января 1995 года Р.Ибрагимов с коллегами развернул лазарет в помещениях ГДБ №2 по улице Павла Мусорова. 21 января 1995 года Ризван Ибрагимов погиб от снайперской пули в районе туннеля на ул. Ленина, когда, несмотря на сильнейший обстрел, пошел добывать медикаменты для раненых. У него осталась семья: жена, две дочери и три сына.

Врач-интерн Ислам Нуриевич Баширов родился в 1967 году в Грозном. После окончания Грозненской средней школы № 42 поступил в Дагестанский медицинский институт, который окончил в 1994 году. В Грозном проходил интернатуру по кардиологии, решив стать врачом-кардиологом как и его мать Зоя Маматовна Эсембаева, известный в республике врач-кардиолог. В декабре 1994 и январе 1995 года он оказывал первую врачебную помощь раненым, вначале в Грозненском военном госпитале, позже в лазаретах президентского дворца и 2-й городской больницы в районе Минутки. А потом были и другие больницы. Этот период его жизни отражен в документальном фильме Марии Новиковой «Три товарища ».

В 1997 году он начал работать в одной из московских больниц, учился в аспирантуре, готовился к защите кандидатской диссертации. В августе 1999 года по сфабрикованному делу был арестован. Когда его освободили под подписку о невыезде, ему удалось выехать за границу. Любовь к медицине, стремление углубить профессиональные знания привели Ислама в старейший в мире (ХV в.) Лейденский университет в Нидерландах, где в 2007-2010 годах он обучался на медицинском факультете. В настоящее время врач-анестезиолог И.Баширов живет и работает за границей.

Фельдшер Яха Алиевна Салгиреева родилась в селении Шатой в 1962 году. В 1982 году окончила Чечено-Ингушское медицинское училище. Работала в лечебных учреждениях Советского района ЧИАССР, затем в поликлинике № 7 г. Грозного. В начале 90-х годов была назначена заведующей здравпунктом президентского дворца. В январе 95-го в лазарете, устроенном в подвале, сестра милосердия Яха обрабатывала раны, останавливала кровотечения, делала перевязки и инъекции, обеспечивала порядок в лазарете. После разрушения президентского дворца она продолжала выполнять свою миссию уже на других участках. Ныне работает главной медицинской сестрой Шатойской районной больницы.

Айзан Акбулатова, студентка Исламского института. В лазарете президентского дворца, несколько позже и во 2-й городской детской больнице была медрегистратором, помогала в приеме раненых, ухаживала за ними. Она погибла 13 июня 1995г. в одном из горных сел при ракетном обстреле.

В группе медиков Ризвана Ибрагимова были еще врачи: Рамзан Керимов и Детти Визильгириева. Однако их судьба автору неизвестна.

Наши герои-медики, не побоюсь этого громкого слова, могли, как и другие, спасая свою жизнь и жизнь своих близких, заблаговременно покинуть Грозный. Могли отсидеться в селе у родственников, выехать за пределы республики или страны, как это сделали некоторые их коллеги. Однако они этого не сделали, они не покинули свою малую родину в тяжелые дни. Честь и хвала им! Ведь им так же, как любому человеку, была дорога жизнь, и у них были отец и мать, братья и сестры, да и собственные семьи, которых надо было спасать от войны. Однако они в тяжелейших условиях, рискуя жизнью, под разрывами бомб и снарядов, при дефиците медикаментов, отсутствии военного опыта спасали раненых от неминуемой гибели – делали операции, обрабатывали раны, проводили необходимые медицинские манипуляции. Никто из них не брал в руки оружия, они делали свое профессиональное дело, согласно долгу и порыву души. Они близко принимали к сердцу чужую боль.

Таких примеров исполнения гражданского и профессионального долга чеченскими медиками много. Правда, о них известно мало. Имеются только единичные публикации (см. «Люди в белых халатах », «Вести республики », 2005, № 9; книга А.Киндарова «Исповедь чеченца », 2009). Следовало бы восполнить этот пробел. В данной статье речь идет только о январе 1995 г., о событиях, связанных со штурмом Грозного 17 лет назад. Это моя попытка в малой степени восстановить события тех дней. Исследователей ждут эти и другие вопросы, связанные с чеченской войной.

Ныне Академия наук Чеченской Республики готовит многотомное издание о двух чеченских военных кампаниях (1994-1996 и 1999-2009) и, на мой взгляд, в этих материалах достойным образом должен быть отражен сопряженный с риском для жизни ратный труд медиков Чеченской Республики в период вооруженных конфликтов.

Т.З. АХМАДОВ, профессор ЧГУ январь 2012 г. г.Грозный

«Подобная акция в очередной раз доказала, что бумажная книга остается актуальным и ценным подарком», - отметили в пресс-службе университета.
ИА Грозный-информ
14.02.2020