Разделы сайта
Выбор редакции:
- Существует ли закон определяющий место обучения (школу) по месту проживания?
- Записки классного руководителя, или Три укола от бешенства для современных «мамочек
- Русско-финский разговорник для туристов (путешественников) с произношением
- Население антарктиды Какие народы проживали в антарктиде
- Конспект занятия на тему "космос" в старшей группе Самопознание космос и планеты старшая группа
- Кем я стану, когда вырасту
- Решение дифференциальных уравнений с помощью рядов
- Чему равно значение тригонометрической функции
- Описание погоды на английском: слова, выражения и примеры текстов Телефонный звонок заграничного друга зимой
- Презентация на тему абстрактное мышление
Реклама
| Профессор знаев. Расставьте знаки, сделайте самостоятельно синтаксический разбор предложения Когда он подъезжал к заднему возу |
|
Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц) Шрифт: 100% + – Пошел вон! – крикнул он сердито и замахнулся на верхового нагайкой. Потом он повернул лошадь назад и, рассматривая в книжке бумаги, поехал шагом вдоль обоза. Когда он подъезжал к заднему возу, Егорушка напряг свое зрение, чтобы получше рассмотреть его. Варламов был уже стар. Лицо его с небольшой седой бородкой, простое, русское, загорелое лицо, было красно, мокро от росы и покрыто синими жилочками; оно выражало такую же деловую сухость, как лицо Ивана Иваныча, тот же деловой фанатизм. Но все-таки какая разница чувствовалась между ним и Иваном Иванычем! У дяди Кузьмичова рядом с деловою сухостью всегда были на лице забота и страх, что он не найдет Варламова, опоздает, пропустит хорошую цену; ничего подобного, свойственного людям маленьким и зависимым, не было заметно ни на лице, ни в фигуре Варламова. Этот человек сам создавал цены, никого не искал и ни от кого не зависел; как ни заурядна была его наружность, но во всем, даже в манере держать нагайку, чувствовалось сознание силы и привычной власти над степью. Проезжая мимо Егорушки, он не взглянул на него; один только жеребчик удостоил Егорушку своим вниманием и поглядел на него большими, глупыми глазами, да и то равнодушно. Пантелей поклонился Варламову; тот заметил это и, не отрывая глаз от бумажек, сказал картавя: – Здгаствуй, стагик! Беседа Варламова с верховым и взмах нагайкой, по-видимому, произвели на весь обоз удручающее впечатление. У всех были серьезные лица. Верховой, обескураженный гневом сильного человека, без шапки, опустив поводья, стоял у переднего воза, молчал и как будто не верил, что для него так худо начался день. – Крутой старик… – бормотал Пантелей. – Беда, какой крутой! А ничего, хороший человек… Не обидит задаром… Ничего… Осмотрев бумаги, Варламов сунул книжку в карман; жеребчик, точно поняв его мысли, не дожидаясь приказа, вздрогнул и понесся по большой дороге. VIIИ в следующую затем ночь подводчики делали привал и варили кашу. На этот раз с самого начала во всем чувствовалась какая-то неопределенная тоска. Было душно; все много пили и никак не могли утолить жажду. Луна взошла сильно багровая и хмурая, точно больная; звезды тоже хмурились, мгла была гуще, даль мутнее. Природа как будто что-то предчувствовала и томилась. У костра уж не было вчерашнего оживления и разговоров. Все скучали и говорили вяло и нехотя. Пантелей только вздыхал, жаловался на ноги и то и дело заводил речь о наглой смерти. Дымов лежал на животе, молчал и жевал соломинку; выражение лица у него было брезгливое, точно от соломинки дурно пахло, злое и утомленное… Вася жаловался, что у него ломит челюсть, и пророчил непогоду; Емельян не махал руками, а сидел неподвижно и угрюмо глядел на огонь. Томился и Егорушка. Езда шагом утомила его, а от дневного зноя у него болела голова. Когда сварилась каша, Дымов от скуки стал придираться к товарищам. – Расселся, шишка, и первый лезет с ложкой! – сказал он, глядя со злобой на Емельяна. – Жадность! Так и норовит первый за котел сесть. Певчим был, так уж он думает – барин! Много вас таких певчих по большому шляху милостыню просит! – Да ты что пристал? – спросил Емельян, глядя на него тоже со злобой. – А то, что не суйся первый к котлу. Не понимай о себе много! – Дурак, вот и всё, – просипел Емельян. Зная по опыту, чем чаще всего оканчиваются подобные разговоры, Пантелей и Вася вмешались и стали убеждать Дымова не браниться попусту. – Певчий… – не унимался озорник, презрительно усмехаясь. – Этак всякий может петь. Сиди себе в церкви на паперти да и пой: «Подайте милостыньки Христа ради!» Эх, вы! Емельян промолчал. На Дымова его молчание подействовало раздражающим образом. Он еще с большей ненавистью поглядел на бывшего певчего и сказал: – Не хочется только связываться, а то б я б тебе показал, как об себе понимать! – Да что ты ко мне пристал, мазепа? – вспыхнул Емельян. – Я тебя трогаю? – Как ты меня обозвал? – спросил Дымов, выпрямляясь, и глаза его налились кровью. – Как? Я мазепа? Да? Так вот же тебе! Ступай ищи! Дымов выхватил из рук Емельяна ложку и швырнул ее далеко в сторону. Кирюха, Вася и Степка вскочили и побежали искать ее, а Емельян умоляюще и вопросительно уставился на Пантелея. Лицо его вдруг стало маленьким, поморщилось, заморгало, и бывший певчий заплакал, как ребенок. Егорушка, давно уже ненавидевший Дымова, почувствовал, как в воздухе вдруг стало невыносимо душно, как огонь от костра горячо жег лицо; ему захотелось скорее бежать к обозу в потемки, но злые, скучающие глаза озорника тянули его к себе. Страстно желая сказать что-нибудь в высшей степени обидное, он шагнул к Дымову и проговорил, задыхаясь: – Ты хуже всех! Я тебя терпеть не могу! После этого надо было бы бежать к обозу, а он никак не мог сдвинуться с места и продолжал: – На том свете ты будешь гореть в аду! Я Ивану Иванычу пожалуюсь! Ты не смеешь обижать Емельяна! – Тоже, скажи пожалуйста! – усмехнулся Дымов. – Свиненок всякий, еще на губах молоко не обсохло, в указчики лезет. А ежели за ухо? Егорушка почувствовал, что дышать уже нечем; он – никогда с ним этого не было раньше – вдруг затрясся всем телом, затопал ногами и закричал пронзительно: – Бейте его! Бейте его! Слезы брызнули у него из глаз; ему стало стыдно, и он, пошатываясь, побежал к обозу. Какое впечатление произвел его крик, он не видел. Лежа на тюке и плача, он дергал руками и ногами, и шептал: – Мама! Мама! И эти люди, и тени вокруг костра, и темные тюки, и далекая молния, каждую минуту сверкавшая вдали, – всё теперь представлялось ему нелюдимым и страшным. Он ужасался и в отчаянии спрашивал себя, как это и зачем попал он в неизвестную землю, в компанию страшных мужиков? Где теперь дядя, о. Христофор и Дениска? Отчего они так долго не едут? Не забыли ли они о нем? От мысли, что он забыт и брошен на произвол судьбы, ему становилось холодно и так жутко, что он несколько раз порывался спрыгнуть с тюка и опрометью, без оглядки побежать назад по дороге, но воспоминание о темных, угрюмых крестах, которые непременно встретятся ему на пути, и сверкавшая вдали молния останавливали его… И только когда он шептал: «мама! мама!» ему становилось как будто легче… Должно быть, и подводчикам было жутко. После того, как Егорушка убежал от костра, они сначала долго молчали, потом вполголоса и глухо заговорили о чем-то, что оно идет и что поскорее нужно собираться и уходить от него… Они скоро поужинали, потушили огонь и молча стали запрягать. По их суете и отрывистым фразам было заметно, что они предвидели какое-то несчастье. Перед тем, как трогаться в путь, Дымов подошел к Пантелею и спросил тихо: – Как его звать? – Егорий… – ответил Пантелей. Дымов стал одной ногой на колесо, взялся за веревку, которой был перевязан тюк, и поднялся. Егорушка увидел его лицо и кудрявую голову. Лицо было бледно, утомлено и серьезно, но уже не выражало злобы. – Ёра! – сказал он тихо. – На, бей! Егорушка с удивлением посмотрел на него; в это время сверкнула молния. – Ничего, бей! – повторил Дымов. И, не дожидаясь, когда Егорушка будет бить его или говорить с ним, он спрыгнул вниз и сказал: – Скушно мне! Потом, переваливаясь с ноги на ногу, двигая лопатками, он лениво поплелся вдоль обоза и не то плачущим, не то досадующим голосом повторил: – Скушно мне! Господи! А ты не обижайся, Емеля, – сказал он, проходя мимо Емельяна. – Жизнь наша пропащая, лютая! Направо сверкнула молния и, точно отразившись в зеркале, она тотчас же сверкнула вдали. – Егорий, возьми! – крикнул Пантелей, подавая снизу что-то большое и темное. – Что это? – спросил Егорушка. – Рогожка! Будет дождик, так вот покроешься. Егорушка приподнялся и посмотрел вокруг себя. Даль заметно почернела и уж чаще, чем каждую минуту, мигала бледным светом, как веками. Чернота ее, точно от тяжести, склонялась вправо. – Дед, гроза будет? – спросил Егорушка. – Ах, ножки мои больные, стуженые! – говорил нараспев Пантелей, не слыша его и притопывая ногами. Налево, как будто кто чиркнул по небу спичкой, мелькнула бледная, фосфорическая полоска и потухла. Послышалось, как где-то очень далеко кто-то прошелся по железной крыше. Вероятно, по крыше шли босиком, потому что железо проворчало глухо. – А он обложной! – крикнул Кирюха. Между далью и правым горизонтом мигнула молния и так ярко, что осветила часть степи и место, где ясное небо граничило с чернотой. Страшная туча надвигалась не спеша, сплошной массой; на ее краю висели большие, черные лохмотья; точно такие же лохмотья, давя друг друга, громоздились на правом и на левом горизонте. Этот оборванный, разлохмаченный вид тучи придавал ей какое-то пьяное, озорническое выражение. Явственно и не глухо проворчал гром. Егорушка перекрестился и стал быстро надевать пальто. – Скушно мне! – донесся с передних возов крик Дымова, и по голосу его можно было судить, что он уж опять начинал злиться. – Скушно! Вдруг рванул ветер и с такой силой, что едва не выхватил у Егорушки узелок и рогожу; встрепенувшись, рогожа рванулась во все стороны и захлопала по тюку и по лицу Егорушки. Ветер со свистом понесся по степи, беспорядочно закружился и поднял с травою такой шум, что из-за него не было слышно ни грома, ни скрипа колес. Он дул с черной тучи, неся с собой облака пыли и запах дождя и мокрой земли. Лунный свет затуманился, стал как будто грязнее, звезды еще больше нахмурились, и видно было, как по краю дороги спешили куда-то назад облака пыли и их тени. Теперь, по всей вероятности, вихри, кружась и увлекая с земли пыль, сухую траву и перья, поднимались под самое небо; вероятно, около самой черной тучи летали перекати-поле, и как, должно быть, им было страшно! Но сквозь пыль, залеплявшую глаза, не было видно ничего, кроме блеска молний. Егорушка, думая, что сию минуту польет дождь, стал на колени и укрылся рогожей. – Пантелле-ей! – крикнул кто-то впереди. – А… а…ва! – Не слыха-ать! – ответил громко и нараспев Пантелей. – А…а…ва! Аря…а! Загремел сердито гром, покатился по небу справа налево, потом назад и замер около передних подвод. – Свят, свят, свят, господь Саваоф, – прошептал Егорушка, крестясь, – исполнь небо и земля славы твоея… Чернота на небе раскрыла рот и дыхнула белым огнем; тотчас же опять загремел гром; едва он умолк, как молния блеснула так широко, что Егорушка сквозь щели рогожи увидел вдруг всю большую дорогу до самой дали, всех подводчиков и даже Кирюхину жилетку. Черные лохмотья слева уже поднимались кверху и одно из них, грубое, неуклюжее, похожее на лапу с пальцами, тянулось к луне. Егорушка решил закрыть крепко глаза, не обращать внимания и ждать, когда всё кончится. Дождь почему-то долго не начинался. Егорушка, в надежде, что туча, быть может, уходит мимо, выглянул из рогожи. Было страшно темно. Егорушка не увидел ни Пантелея, ни тюка, ни себя; покосился он туда, где была недавно луна, но там чернела такая же тьма, как и на возу. А молнии в потемках казались белее и ослепительнее, так что глазам было больно. – Пантелей! – позвал Егорушка. Ответа не последовало. Но вот, наконец, ветер в последний раз рванул рогожу и убежал куда-то. Послышался ровный, спокойный шум. Большая холодная капля упала на колено Егорушки, другая поползла по руке. Он заметил, что колени его не прикрыты, и хотел было поправить рогожу, но в это время что-то посыпалось и застучало по дороге, потом по оглоблям, по тюку. Это был дождь. Он и рогожа, как будто поняли друг друга, заговорили о чем-то быстро, весело и препротивно, как две сороки. Егорушка стоял на коленях или, вернее, сидел на сапогах. Когда дождь застучал по рогоже, он подался туловищем вперед, чтобы заслонить собою колени, которые вдруг стали мокры; колени удалось прикрыть, но зато меньше чем через минуту резкая, неприятная сырость почувствовалась сзади, ниже спины и на икрах. Он принял прежнюю позу, выставил колени под дождь и стал думать, что делать, как поправить в потемках невидимую рогожу. Но руки его были уже мокры, в рукава и за воротник текла вода, лопатки зябли. И он решил ничего не делать, а сидеть неподвижно и ждать, когда всё кончится. – Свят, свят, свят… – шептал он. Вдруг над самой головой его с страшным, оглушительным треском разломалось небо; он нагнулся и притаил дыхание, ожидая, когда на его затылок и спину посыпятся обломки. Глаза его нечаянно открылись, и он увидел, как на его пальцах, мокрых рукавах и струйках, бежавших с рогожи, на тюке и внизу на земле вспыхнул и раз пять мигнул ослепительно едкий свет. Раздался новый удар, такой же сильный и ужасный. Небо уже не гремело, не грохотало, а издавало сухие, трескучие, похожие на треск сухого дерева, звуки. «Тррах! тах, тах! тах!» – явственно отчеканивал гром, катился по небу, спотыкался и где-нибудь у передних возов или далеко сзади сваливался со злобным, отрывистым – «трра!..» Раньше молнии были только страшны, при таком же громе они представлялись зловещими. Их колдовской свет проникал сквозь закрытые веки и холодом разливался по всему телу. Что сделать, чтобы не видеть их? Егорушка решил обернуться лицом назад. Осторожно, как будто бы боясь, что за ним наблюдают, он стал на четвереньки и, скользя ладонями по мокрому тюку, повернулся назад. «Трах! тах! тах!» – понеслось над его головой, упало под воз и разорвалось – «Ррра!» Глаза опять нечаянно открылись, и Егорушка увидел новую опасность: за возом шли три громадных великана с длинными пиками. Молния блеснула на остриях их пик и очень явственно осветила их фигуры. То были люди громадных размеров, с закрытыми лицами, поникшими головами и с тяжелою поступью. Они казались печальными и унылыми, погруженными в раздумье. Быть может, шли они за обозом не для того, чтобы причинить вред, но все-таки в их близости было что-то ужасное. Егорушка быстро обернулся вперед и, дрожа всем телом, закричал: – Пантелей! Дед! «Трах! тах! тах!» – ответило ему небо. Он открыл глаза, чтобы поглядеть, тут ли подводчики. Молния сверкнула в двух местах и осветила дорогу до самой дали, весь обоз и всех подводчиков. По дороге текли ручейки и прыгали пузыри. Пантелей шагал около воза, его высокая шляпа и плечи были покрыты небольшой рогожей; фигура не выражала ни страха, ни беспокойства, как будто он оглох от грома и ослеп от молнии. – Дед, великаны! – крикнул ему Егорушка, плача. Но дед не слышал. Далее шел Емельян. Этот был покрыт большой рогожей с головы до ног и имел теперь форму треугольника. Вася, ничем не покрытый, шагал так же деревянно, как всегда, высоко поднимая ноги и не сгибая колен. При блеске молнии казалось, что обоз не двигался и подводчики застыли, что у Васи онемела поднятая нога… Егорушка еще позвал деда. Не добившись ответа, он сел неподвижно и уж не ждал, когда всё кончится. Он был уверен, что сию минуту его убьет гром, что глаза нечаянно откроются и он увидит страшных великанов. И он уж не крестился, не звал деда, не думал о матери и только коченел от холода и уверенности, что гроза никогда не кончится. – Егоргий, да ты спишь, что ли? – крикнул внизу Пантелей. – Слезай! Оглох, дурачок!.. – Вот так гроза! – сказал какой-то незнакомый бас и крякнул так, как будто выпил хороший стакан водки. Егорушка открыл глаза. Внизу около воза стояли Пантелей, треугольник-Емельян и великаны. Последние были теперь много ниже ростом и, когда вгляделся в них Егорушка, оказались обыкновенными мужиками, державшими на плечах не пики, а железные вилы. В промежутке между Пантелеем и треугольником светилось окно невысокой избы. Значит, обоз стоял в деревне. Егорушка сбросил с себя рогожу, взял узелок и поспешил с воза. Теперь, когда вблизи говорили люди и светилось окно, ему уж не было страшно, хотя гром трещал по-прежнему и молния полосовала всё небо. – Гроза хорошая, ничего… – бормотал Пантелей. – Слава богу… Ножки маленько промякли от дождичка, оно и ничего… Слез, Егоргий? Ну, иди в избу… Ничего… – Свят, свят, свят… – просипел Емельян. – Беспременно где-нибудь ударило… Вы тутошние? – спросил он великанов. – Не, из Глинова… Мы глиновские. У господ Платеров работаем. – Молотите, что ли? – Разное. Покеда еще пшеницу убираем. А молонья-то, молонья! Давно такой грозы не было… Егорушка вошел в избу. Его встретила тощая, горбатая старуха, с острым подбородком. Она держала в руках сальную свечку, щурилась и протяжно вздыхала. – Грозу-то какую бог послал! – говорила она. – А наши в степу ночуют, то-то натерпятся сердешные! Раздевайся, батюшка, раздевайся… Дрожа от холода и брезгливо пожимаясь, Егорушка стащил с себя промокшее пальто, потом широко расставил руки и ноги и долго не двигался. Каждое малейшее движение вызывало в нем неприятное ощущение мокроты и холода. Рукава и спина на рубахе были мокры, брюки прилипли к ногам, с головы текло… – Что ж, хлопчик, раскорякой-то стоять? – сказала старуха. – Иди, садись! Расставя широко ноги, Егорушка подошел к столу и сел на скамью около чьей-то головы. Голова задвигалась, пустила носом струю воздуха, пожевала и успокоилась. От головы вдоль скамьи тянулся бугор, покрытый овчинным тулупом. Это спала какая-то баба. Старуха, вздыхая, вышла и скоро вернулась с арбузом и дыней. – Кушай, батюшка! Больше угощать нечем… – сказала она, зевая, затем порылась в столе и достала оттуда длинный, острый ножик, очень похожий на те ножи, какими на постоялых дворах разбойники режут купцов. – Кушай, батюшка! Егорушка, дрожа как в лихорадке, съел ломоть дыни с черным хлебом, потом ломоть арбуза, и от этого ему стало еще холодней. – Наши в степу ночуют… – вздыхала старуха, пока он ел. – Страсти господни… Свечечку бы перед образом засветить, да не знаю, куда Степанида девала. Кушай, батюшка, кушай… Старуха зевнула и, закинув назад правую руку, почесала ею левое плечо. – Должно, часа два теперь, – сказала она. – Скоро и вставать пора. Наши-то в степу ночуют… Небось, вымокли все… – Бабушка, – сказал Егорушка, – я спать хочу. – Ложись, батюшка, ложись… – вздохнула старуха, зевая. – Господи Иисусе Христе! Сама и сплю, и слышу, как будто кто стучит. Проснулась, гляжу, а это грозу бог послал… Свечечку бы засветить, да не нашла. Разговаривая с собой, она сдернула со скамьи какое-то тряпье, вероятно, свою постель, сняла с гвоздя около печи два тулупа и стала постилать для Егорушки. – Гроза-то не унимается, – бормотала она. – Как бы, неровен час, чего не спалило. Наши-то в степу ночуют… Ложись, батюшка, спи… Христос с тобой, внучек… Дыню-то я убирать не стану, может, вставши, покушаешь. Вздохи и зеванье старухи, мерное дыхание спавшей бабы, сумерки избы и шум дождя за окном располагали ко сну. Егорушке было совестно раздеваться при старухе. Он снял только сапоги, лег и укрылся овчинным тулупом. – Парнишка лег? – послышался через минуту шёпот Пантелея. – Лег! – ответила шёпотом старуха. – Страсти-то, страсти господни! Гремит, гремит, и конца не слыхать… – Сейчас пройдет… – прошипел Пантелей, садясь. – Потише стало… Ребята пошли по избам, а двое при лошадях остались… Ребята-то… Нельзя… Уведут лошадей… Вот посижу маленько и пойду на смену… Нельзя, уведут… Пантелей и старуха сидели рядом у ног Егорушки и говорили шипящим шёпотом, прерывая свою речь вздохами и зевками. А Егорушка никак не мог согреться. На нем лежал теплый, тяжелый тулуп, но всё тело тряслось, руки и ноги сводило судорогами, внутренности дрожали… Он разделся под тулупом, но и это не помогло. Озноб становился всё сильней и сильней. Пантелей ушел на смену и потом опять вернулся, а Егорушка всё еще не спал и дрожал всем телом. Что-то давило ему голову и грудь, угнетало его, и он не знал, что это: шёпот ли стариков, или тяжелый запах овчины? От съеденных арбуза и дыни во рту был неприятный, металлический вкус. К тому же еще кусались блохи. – Дед, мне холодно! – сказал он и не узнал своего голоса. – Спи, внучек, спи… – вздохнула старуха. Тит на тонких ножках подошел к постели и замахал руками, потом вырос до потолка и обратился в мельницу. О. Христофор, не такой, каким он сидел в бричке, а в полном облачении и с кропилом в руке, прошелся вокруг мельницы, покропил ее святой водой и она перестала махать. Егорушка, зная, что это бред, открыл глаза. – Дед! – позвал он. – Дай воды! Никто не отозвался. Егорушке стало невыносимо душно и неудобно лежать. Он встал, оделся и вышел из избы. Уже наступило утро. Небо было пасмурно, но дождя уже не было. Дрожа и кутаясь в мокрое пальто, Егорушка прошелся по грязному двору, прислушался к тишине; на глаза ему попался маленький хлевок с камышовой, наполовину открытой дверкой. Он заглянул в этот хлевок, вошел в него и сел в темном углу на кизяк. В его тяжелой голове путались мысли, во рту было сухо и противно от металлического вкуса. Он оглядел свою шляпу, поправил на ней павлинье перо и вспомнил, как ходил с мамашей покупать эту шляпу. Сунул он руку в карман и достал оттуда комок бурой, липкой замазки. Как эта замазка попала ему в карман? Он подумал, понюхал: пахнет медом. Ага, это еврейский пряник! Как он, бедный, размок! Егорушка оглядел свое пальто. А пальто у него было серенькое, с большими костяными пуговицами, сшитое на манер сюртука. Как новая и дорогая вещь, дома висело оно не в передней, а в спальной, рядом с мамашиными платьями; надевать его позволялось только по праздникам. Поглядев на него, Егорушка почувствовал к нему жалость, вспомнил, что он и пальто – оба брошены на произвол судьбы, что им уж больше не вернуться домой, и зарыдал так, что едва не свалился с кизяка. Большая белая собака, смоченная дождем, с клочьями шерсти на морде, похожими на папильотки, вошла в хлев и с любопытством уставилась на Егорушку. Она, по-видимому, думала: залаять или нет? Решив, что лаять не нужно, она осторожно подошла к Егорушке, съела замазку и вышла. – Это варламовские! – крикнул кто-то на улице. Наплакавшись, Егорушка вышел из хлева и, обходя лужу, поплелся на улицу. Как раз перед воротами на дороге стояли возы. Мокрые подводчики с грязными ногами, вялые и сонные, как осенние мухи, бродили возле или сидели на оглоблях. Егорушка поглядел на них и подумал: «Как скучно и неудобно быть мужиком!» Он подошел к Пантелею и сел с ним рядом на оглоблю. – Дед, мне холодно! – сказал он, дрожа и засовывая руки в рукава. – Ничего, скоро до места доедем, – зевнул Пантелей. – Оно ничего, согреешься. Обоз тронулся с места рано, потому что было не жарко. Егорушка лежал на тюке и дрожал от холода, хотя солнце скоро показалось на небе и высушило его одежду, тюк и землю. Едва он закрыл глаза, как опять увидел Тита и мельницу. Чувствуя тошноту и тяжесть во всем теле, он напрягал силы, чтобы отогнать от себя эти образы, но едва они исчезали, как на Егорушку с ревом бросался озорник Дымов с красными глазами и с поднятыми кулаками или же слышалось, как он тосковал: «Скушно мне!» Проезжал на казачьем жеребчике Варламов, проходил со своей улыбкой и с дрохвой счастливый Константин. И как все эти люди были тяжелы, несносны и надоедливы! Раз – это было уже перед вечером – он поднял голову, чтобы попросить пить. Обоз стоял на большом мосту, тянувшемся через широкую реку. Внизу над рекой темнел дым, а сквозь него виден был пароход, тащивший на буксире баржу. Впереди за рекой пестрела громадная гора, усеянная домами и церквами; у подножия горы около товарных вагонов бегал локомотив… Раньше Егорушка не видел никогда ни пароходов, ни локомотивов, ни широких рек. Взглянув теперь на них, он не испугался, не удивился; на лице его не выразилось даже ничего похожего на любопытство. Он только почувствовал дурноту и поспешил лечь грудью на край тюка. Его стошнило. Пантелей, видевший это, крякнул и покрутил головой. – Захворал наш парнишка! – сказал он. – Должно, живот застудил… парнишка-то… На чужой стороне… Плохо дело! Обоз весь день простоял у реки и тронулся с места, когда садилось солнце. Опять Егорушка лежал на тюке, воз тихо скрипел и покачивался, внизу шел Пантелей, притопывал ногами, хлопал себя по бедрам и бормотал; в воздухе по-вчерашнему стрекотала степная музыка. Егорушка лежал на спине и, заложив руки под голову, глядел вверх на небо. Он видел, как зажглась вечерняя заря, как потом она угасала; ангелы-хранители, застилая горизонт своими золотыми крыльями, располагались на ночлег; день прошел благополучно, наступила тихая, благополучная ночь, и они могли спокойно сидеть у себя дома на небе... Видел Егорушка, как мало-помалу темнело небо и опускалась на землю мгла, как засветились одна за другой звезды. Когда долго, не отрывая глаз, смотришь на глубокое небо, то почему-то мысли и душа сливаются в сознание одиночества. Начинаешь чувствовать себя непоправимо одиноким, и всё то, что считал раньше близким и родным, становится бесконечно далеким и не имеющим цены. Звезды, глядящие с неба уже тысячи лет, само непонятное небо и мгла, равнодушные к короткой жизни человека, когда остаешься с ними с глазу на глаз и стараешься постигнуть их смысл, гнетут душу своим молчанием; приходит на мысль то одиночество, которое ждет каждого из нас в могиле, и сущность жизни представляется отчаянной, ужасной... Егорушка думал о бабушке, которая спит теперь на кладбище под вишневыми деревьями; он вспомнил, как она лежала в гробу с медными пятаками на глазах, как потом ее прикрыли крышкой и опустили в могилу; припомнился ему и глухой стук комков земли о крышку... Он представил себе бабушку в тесном и темном гробу, всеми оставленную и беспомощную. Его воображение рисовало, как бабушка вдруг просыпается и, не понимая, где она, стучит в крышку, зовет на помощь и, в конце концов, изнемогши от ужаса, опять умирает. Вообразил он мертвыми мамашу, о. Христофора, графиню Драницкую, Соломона. Но как он ни старался вообразить себя самого в темной могиле, вдали от дома, брошенным, беспомощным и мертвым, это не удавалось ему; лично для себя он не допускал возможности умереть и чувствовал, что никогда не умрет... А Пантелей, которому пора уже было умирать, шел внизу и делал перекличку своим мыслям. — Ничего... хорошие господа... — бормотал он. — Повезли парнишку в ученье, а как он там, не слыхать про то... В Славяносербском, говорю, нету такого заведения, чтоб до большого ума доводить... Нету, это верно... А парнишка хороший, ничего... Вырастет, отцу будет помогать. Ты, Егорий, теперь махонький, а станешь большой, отца-мать кормить будешь. Так от бога положено... Чти отца твоего и матерь твою... У меня у самого были детки, да погорели... И жена сгорела, и детки... Это верно, под Крещенье ночью загорелась изба... Меня-то дома не было, я в Орел ездил. В Орел... Марья-то выскочила на улицу, да вспомнила, что дети в избе спят, побежала назад и сгорела с детками... Да... На другой день одни только косточки нашли. Около полуночи подводчики и Егорушка опять сидели вокруг небольшого костра. Пока разгорался бурьян, Кирюха и Вася ходили за водой куда-то в балочку; они исчезли в потемках, но всё время слышно было, как они звякали ведрами и разговаривали; значит, балочка была недалеко. Свет от костра лежал на земле большим мигающим пятном; хотя и светила луна, но за красным пятном всё казалось непроницаемо черным. Подводчикам свет бил в глаза, и они видели только часть большой дороги; в темноте едва заметно в виде гор неопределенной формы обозначались возы с тюками и лошади. В двадцати шагах от костра, на границе дороги с полем стоял деревянный могильный крест, покосившийся в сторону. Егорушка, когда еще не горел костер и можно было видеть далеко, заметил, что точно такой же старый, покосившийся крест стоял на другой стороне большой дороги. Вернувшись с водой, Кирюха и Вася налили полный котел и укрепили его на огне Степка с зазубренной ложкой в руках занял свое место в дыму около котла и, задумчиво глядя на воду, стал дожидаться, пока покажется пена. Пантелей и Емельян сидели рядом, молчали и о чем-то думали. Дымов лежал на животе, подперев кулаками голову, и глядел на огонь; тень от Степки прыгала по нем, отчего красивое лицо его то покрывалось потемками, то вдруг вспыхивало... Кирюха и Вася бродили поодаль и собирали для костра бурьян и берест, Егорушка, заложив руки в карманы, стоял около Пантелея и смотрел, как огонь ел траву. Все отдыхали, о чем-то думали, мельком поглядывали на крест, по которому прыгали красные пятна. В одинокой могиле есть что-то грустное, мечтательное и в высокой степени поэтическое... Слышно, как она молчит, и в этом молчании чувствуется присутствие души неизвестного человека, лежащего под крестом. Хорошо ли этой душе в степи? Не тоскует ли она в лунную ночь? А степь возле могилы кажется грустной, унылой и задумчивой, трава печальней и кажется, что кузнецы кричат сдержанней... И нет того прохожего, который не помянул бы одинокой души и не оглядывался бы на могилу до тех пор, пока она не останется далеко позади и не покроется мглою... — Дед, зачем это крест стоит? — спросил Егорушка. Пантелей поглядел на крест, потом на Дымова и спросил: — Микола, это, бывает, не то место, где косари купцов убили? Дымов нехотя приподнялся на локте, посмотрел на дорогу и ответил: — Оно самое... Наступило молчание. Кирюха затрещал сухой травой, смял ее в ком и сунул под котел. Огонь ярче вспыхнул; Степку обдало черным дымом, и в потемках по дороге около возов пробежала тень от креста. — Да, убили... — сказал нехотя Дымов. — Купцы, отец с сыном, ехали образа продавать. Остановились тут недалече в постоялом дворе, что теперь Игнат Фомин держит. Старик выпил лишнее и стал хвалиться, что у него с собой денег много. Купцы, известно, народ хвастливый, не дай бог... Не утерпит, чтоб не показать себя перед нашим братом в лучшем виде. А в ту пору на постоялом дворе косари ночевали. Ну, услыхали это они, как купец хвастает, и взяли себе во внимание. — О, господи... владычица! — вздохнул Пантелей. — На другой день чуть свет, — продолжал Дымов, — купцы собрались в дорогу, а косари с ними ввязались. «Пойдем, ваше степенство, вместе. Веселей, да и опаски меньше, потому здесь место глухое...» Купцы, чтоб образов не побить, шагом ехали, а косарям это на руку... Дымов стал на колени и потянулся. — Да, — продолжал он, зевая. — Всё ничего было, а как только купцы доехали до этого места, косари и давай чистить их косами. Сын, молодец был, выхватил у одного косу и тоже давай чистить... Ну, конечно, те одолели, потому их человек восемь было. Изрезали купцов так, что живого места на теле не осталось; кончил и свое дело и стащили с дороги обоих, отца на одну сторону, а сына на другую. Супротив этого креста на той стороне еще другой крест есть... Цел ли — не знаю... Отсюда не видать. — Цел, — сказал Кирюха. — Сказывают, денег потом нашли мало. — Мало, — подтвердил Пантелей. — Рублей сто нашли. — Да, а трое из них потом померли, потому купец их тоже больно косой порезал... Кровью сошли. Одному купец руку отхватил, так тот, сказывают, версты четыре без руки бежал и под самым Куриковым его на бугорочке нашли. Сидит на корточках, голову на колени положил, словно задумавшись, а поглядели — в нем души нет, помер... — По кровяному следу его нашли... — сказал Пантелей. Все посмотрели на крест, и опять наступила тишина. Откуда-то, вероятно из балочки, донесся грустный крик птицы: «Сплю! сплю! сплю!..» — Злых людей много на свете, — сказал Емельян. — Много, много! — подтвердил Пантелей и придвинулся поближе к огню с таким выражением, как будто ему становилось жутко. — Много, — продолжал он вполголоса. — Перевидал я их на своем веку видимо-невидимо... Злых-то людей... Святых и праведных видел много, а грешных и не перечесть... Спаси и помилуй, царица небесная... Помню раз, годов тридцать назад, а может и больше, вез я купца из Моршанска. Купец был славный, видный из себя и при деньгах... купец-то... Хороший человек, ничего... Вот, стало быть, ехали мы и остановились ночевать в постоялом дворе. А в России постоялые дворы не то, что в здешнем краю. Там дворы крытые на манер базов, или, скажем, как клуни в хороших экономиях. Только клуни повыше будут. Ну, остановились мы и ничего себе. Купец мой в комнатке, я при лошадях, и всё как следует быть. Так вот, братцы, помолился я богу, чтоб, значит, спать, и пошел походить по двору. А ночь была темная, зги не видать, хоть не гляди вовсе. Прошелся я этак немножко, вот как до возов примерно, и вижу — огонь брезжится. Что за притча? Кажись, и хозяева давно спать положились, и акромя меня с купцом других постояльцев не было... Откуда огню быть? Взяло меня сумнение... Подошел я поближе... к огню-то... Господи, помилуй и спаси, царица небесная! Смотрю, а у самой земли окошечко с решеткой... в доме-то... Лег я на землю и поглядел; как поглядел, так по всему моему телу и пошел мороз... Кирюха, стараясь не шуметь, сунул в костер пук бурьяна. Дождавшись, когда бурьян перестал трещать и шипеть, старик продолжал. — Поглядел я туда, а там подвал, большой такой, темный да сумный... На бочке фонарик горит. Посреди подвала стоят человек десять народу в красных рубахах, засучили рукава и длинные ножики точат... Эге! Ну, значит, мы в шайку попали, к разбойникам... Что тут делать? Побег я к купцу, разбудил его потихоньку и говорю: «Ты, говорю, купец, не пужайся, а дело наше плохо... Мы, говорю, в разбойничье гнездо попали». Он сменился с лица и спрашивает: «Что ж мы теперь, Пантелей, делать станем? При мне денег сиротских много... Насчет души, говорит, моей волен господь бог, не боюсь помереть, а, говорит, страшно сиротские деньги загубить...» Что тут прикажешь делать? Ворота запертые, некуда ни выехать, ни выйти... Будь забор, через забор перелезть можно, а то двор крытый!.. — «Ну, говорю, купец, ты не пужайся, а молись богу. Может, господь не захочет сирот обижать. Оставайся, говорю, и виду не подавай, а я тем временем, может, и придумаю что...» Ладно... Помолился я богу, и наставил меня бог на ум... Взлез я на свой тарантас и тихонько... тихонько, чтоб никто не слыхал, стал обдирать солому в стрехе, проделал дырку и вылез наружу. Наружу-то... Потом прыгнул я с крыши и побег по дороге что есть духу. Бежал я, бежал, замучился до смерти... Может, верст пять пробежал одним духом, а то и больше... Благодарить бога, вижу — стоит деревня. Подбежал я к избе, стал стучать в окно. «Православные, говорю, так и так, мол, не дайте христианскую душу загубить...» Побудил всех... Собрались мужики и пошли со мной... Кто с веревкой, кто с дубьем, кто с вилами... Сломали мы это в постоялом дворе ворота и сейчас в подвал... А разбойники ножики-то уж поточили и собрались купца резать. Забрали их мужики всех, как есть, перевязали и повели к начальству. Купец им на радостях три сотенных пожертвовал, а мне пять лобанчиков дал и имя мое в поминанье к себе записал. Сказывают, потом в подвале костей человечьих нашли видимо-невидимо. Костей-то... Они, значит, грабили народ, а потом зарывали, чтоб следов не было... Ну, потом их в Моршанске через палачей наказывали. Пантелей кончил рассказ и оглядел своих слушателей. Те молчали и смотрели на него. Вода уже кипела, и Степка снимал пену. — Сало-то готово? — спросил его шёпотом Кирюха. — Погоди маленько... Сейчас. Степка, не отрывая глаз от Пантелея и как бы боясь, чтобы тот не начал без него рассказывать, побежал к возам; скоро он вернулся с небольшой деревянной чашкой и стал растирать в ней свиное сало. — Ехал я в другой раз тоже с купцом... — продолжал Пантелей по-прежнему вполголоса и не мигая глазами. — Звали его, как теперь помню, Петр Григорьич. Хороший был человек... купец-то... Остановились мы таким же манером на постоялом дворе... Он в комнатке, я при лошадях... Хозяева, муж и жена, народ как будто хороший, ласковый, работники тоже словно бы ничего, а только, братцы, не могу спать, чует мое сердце! Чует, да и шабаш. И ворота отпертые, и народу кругом много, а всё как будто страшно, не по себе. Все давно позаснули, уж совсем ночь, скоро вставать надо, а я один только лежу у себя в кибитке и глаз не смыкаю, словно сыч какой. Только, братцы, это самое, слышу: туп! туп! туп! Кто-то к кибитке крадется. Высовываю голову, гляжу — стоит баба в одной рубахе, босая... — «Что тебе, говорю, бабочка?» А она вся трясется, это самое, лица на ей нет... — «Вставай, говорит, добрый человек! Беда... Хозяева лихо задумали... Хотят твоего купца порешить. Сама, говорит, слыхала, как хозяин с хозяйкой шептались...» Ну, недаром сердце болело! — «Кто же ты сама?» — спрашиваю. — «А я, говорит, ихняя стряпуха...» Ладно... Вылез я из кибитки и пошел к купцу. Разбудил его и говорю: «Так и так, говорю, Петр Григорьич, дело не совсем чисто... Успеешь, ваше степенство, выспаться, а теперь, пока есть время, одевайся, говорю, да подобру-здорову подальше от греха...» Только что он стал одеваться, как дверь отворилась, и здравствуйте... гляжу — мать царица! — входят к нам в комнатку хозяин с хозяйкой и три работника... Значит, и работников подговорили... Денег у купца много, так вот, мол, поделим... У всех у пятерых в руках по ножику длинному... По ножику-то... Запер хозяин на замов двери и говорит: «Молитесь, проезжие, богу... А ежели, говорит, кричать станете, то и помолиться не дадим перед смертью...» Где уж тут кричать? У нас от страху и глотку завалило, не до крику тут... Купец заплакал и говорит: «Православные! Вы, говорит, порешили меня убить, потому на мои деньги польстились. Так тому и быть, не я первый, не я последний; много уж нашего брата-купца на постоялых дворах перерезано. Но за что же, говорит, братцы православные, моего извозчика убивать? Какая ему надобность за мои деньги муки принимать?» И так это жалостно говорит! А хозяин ему: «Ежели, говорит, мы его в живых оставим, так он первый на нас доказчик. Всё равно, говорит, что одного убить, что двух. Семь бед, один ответ... Молитесь богу, вот и всё тут, а разговаривать нечего!» Стали мы с купцом рядышком на коленки, заплакали и давай бога молить. Он деток своих вспоминает, я в ту пору еще молодой был, жить хотел... Глядим на образа, молимся, да так жалостно, что и теперь слеза бьет... А хозяйка, баба-то, глядит на нас и говорит: «Вы же, говорит, добрые люди, не поминайте нас на том свете лихом и не молите бога на нашу голову, потому мы это от нужды». Молились мы, молились, плакали, плакали, а бог-то нас и услышал. Сжалился, значит... В самый раз, когда хозяин купца за бороду взял, чтоб, значит, ножиком его по шее полоснуть, вдруг кто-то ка-ак стукнет со двора по окошку! Все мы так и присели, а у хозяина руки опустились... Постучал кто-то по окошку да как закричит: «Петр Григорьич, кричит, ты здесь? Собирайся, поедем!» Видят хозяева, что за купцом приехали, испужались и давай бог ноги... А мы скорей на двор, запрягли и — только нас и видели... — Кто же это в окошко стучал? — спросил Дымов. — В окошко-то? Должно, угодник божий или ангел. Потому акромя некому... Когда мы выехали со двора, на улице ни одного человека не было... Божье дело! Пантелей рассказал еще кое-что, и во всех его рассказах одинаково играли роль «длинные ножики» и одинаково чувствовался вымысел. Слышал ли он эти рассказы от кого-нибудь другого, или сам сочинил их в далеком прошлом и потом, когда память ослабела, перемешал пережитое с вымыслом и перестал уметь отличать одно от другого? Всё может быть, но странно одно, что теперь и во всю дорогу он, когда приходилось рассказывать, отдавал явное предпочтение вымыслам и никогда не говорил о том, что было пережито. Теперь Егорушка всё принимал за чистую монету и верил каждому слову, впоследствии же ему казалось странным, что человек, изъездивший на своем веку всю Россию, видевший и знавший многое, человек, у которого сгорели жена и дети, обесценивал свою богатую жизнь до того, что всякий раз, сидя у костра, или молчал, или же говорил о том, чего не было. За кашей все молчали и думали о только что слышанном. Жизнь страшна и чудесна, а потому какой страшный рассказ ни расскажи на Руси, как ни украшай его разбойничьими гнездами, длинными ножиками и чудесами, он всегда отзовется в душе слушателя былью, и разве только человек, сильно искусившийся на грамоте, недоверчиво покосится, да и то смолчит. Крест у дороги, темные тюки, простор и судьба людей, собравшихся у костра, — всё это само по себе было так чудесно и страшно, что фантастичность небылицы или сказки бледнела и сливалась с жизнью. Все ели из котла, Пантелей же сидел в стороне особняком и ел кашу из деревянной чашечки. Ложка у него была не такая, как у всех, а кипарисовая и с крестиком. Егорушка, глядя на него, вспомнил о лампадном стаканчике и спросил тихо у Степки: — Зачем это дед особо сидит? — Он старой веры, — ответили шёпотом Стёпка и Вася, и при этом они так глядели, как будто говорили о слабости или тайном пороке. Все молчали и думали. После страшных рассказов не хотелось уж говорить о том, что обыкновенно. Вдруг среди тишины Вася выпрямился и, устремив свои тусклые глаза в одну точку, навострил уши. — Что такое? — спросил его Дымов. — Человек какой-то идет, — ответил Вася. — Где ты его видишь? — Во-он он! Чуть-чуть белеется... Там, куда смотрел Вася, не было видно ничего, кроме потемок; все прислушались, но шагов не было слышно. — По шляху он идет? — спросил Дымов. — Не, полем... Сюда идет. Прошла минута в молчании. — А может, это по степи гуляет купец, что тут похоронен, — сказал Дымов. Все покосились на крест, переглянулись и вдруг засмеялись; стало стыдно за свой страх. — Зачем ему гулять? — сказал Пантелей. — Это только те по ночам ходят, кого земля не принимает. А купцы ничего... Купцы мученический венец приняли... Но вот послышались шаги. Кто-то торопливо шел. — Что-то несет, — сказал Вася. Стало слышно, как под ногами шедшего шуршала трава и потрескивал бурьян, но за светом костра никого не было видно. Наконец раздались шаги вблизи, кто-то кашлянул; мигавший свет точно расступился, с глаз спала завеса и подводчики вдруг увидели перед собой человека. Огонь ли так мелькнул, или оттого, что всем хотелось разглядеть прежде всего лицо этого человека, но только странно так вышло, что все при первом взгляде на него увидели прежде всего не лицо, не одежду, а улыбку. Это была улыбка необыкновенно добрая, широкая и мягкая, как у разбуженного ребенка, одна из тех заразительных улыбок, на которые трудно не ответить тоже улыбкой. Незнакомец, когда его разглядели, оказался человеком лет тридцати, некрасивым собой и ничем не замечательным. Это был высокий хохол, длинноносый, длиннорукий и длинноногий; вообще всё у него казалось длинным и только одна шея была так коротка, что делала его сутуловатым. Одет он был в чистую белую рубаху с шитым воротом, в белые шаровары и новые сапоги и в сравнении с подводчиками казался щеголем. В руках он держал что-то большое, белое и на первый взгляд странное, а из-за его плеча выглядывало дуло ружья, тоже длинное. Попав из потемок в световой круг, он остановился, как вкопанный, и с полминуты глядел на подводчиков так, как будто хотел сказать: «Поглядите, какая у меня улыбка!» Потом он шагнул к костру, улыбнулся еще светлее и сказал: — Хлеб да соль, братцы! — Милости просим! — отвечал за всех Пантелей. Незнакомец положил около костра то, что держал в руках — это была убитая дрохва, — и еще раз поздоровался. Все подошли к дрохве и стали осматривать ее. — Важная птица! Чем это ты ее? — спросил Дымов. — Картечью... Дробью не достанешь, не подпустит... Купите, братцы! Я б вам за двугривенный отдал. — А на что она нам? Она жареная годится, а вареная, небось, жесткая — не укусишь... — Эх, досада! Ее бы к господам в экономию снесть, те бы полтинник дали, да далече — пятнадцать верст! Неизвестный сел, снял ружье и положил его возле себя. Он казался сонным, томным, улыбался, щурился от огня и, по-видимому, думал о чем-то очень приятном. Ему дали ложку. Он стал есть. — Ты кто сам? — спросил его Дымов. Незнакомец не слышал вопроса; он не ответил и даже не взглянул на Дымова. Вероятно, этот улыбающийся человек не чувствовал и вкуса каши, потому что жевал как-то машинально, лениво, поднося ко рту ложку то очень полную, то совсем пустую. Пьян он не был, но в голове его бродило что-то шальное. — Я тебя спрашиваю: ты кто? — повторил Дымов. — Я-то? — встрепенулся неизвестный. — Константин Звонык, из Ровного. Отсюда версты четыре. И, желая на первых же порах показать, что он не такой мужик, как все, а получше, Константин поспешил добавить: — Мы пасеку держим и свиней кормим. — При отце живешь, али сам? — Нет, теперь сам живу. Отделился. В этом месяце после Петрова дня оженился. Женатый теперь!.. Нынче восемнадцатый день, как обзаконился. — Хорошее дело! — сказал Пантелей. — Жена ничего... Это бог благословил... — Молодая баба дома спит, а он по степу шатается, — засмеялся Кирюха. — Чудак! Константин, точно его ущипнули за самое живое место, встрепенулся, засмеялся, вспыхнул... — Да господи, нету ее дома! — сказал он, быстро вынимая изо рта ложку и оглядывая всех радостно и удивленно. — Нету! Поехала к матери на два дня! Ей-богу, она поехала, а я как неженатый... Константин махнул рукой и покрутил головою; он хотел продолжать думать, но радость, которою светилось лицо его, мешала ему. Он, точно ему неудобно было сидеть, принял другую позу, засмеялся и опять махнул рукой. Совестно было выдавать чужим людям свои приятные мысли, но в то же время неудержимо хотелось поделиться радостью. — Поехала в Демидове к матери! — сказал он, краснея и перекладывая на другое место ружье. — Завтра вернется... Сказала, что к обеду назад будет. — А тебе скучно? — спросил Дымов. — Да господи, а то как же? Без году неделя, как оженился, а она уехала... А? У, да бедовая, накажи меня бог! Там такая хорошая да славная, такая хохотунья да певунья, что просто чистый порох! При ней голова ходором ходит, а без нее вот словно потерял что, как дурак по степу хожу. С самого обеда хожу, хоть караул кричи. Константин протер глаза, посмотрел на огонь и засмеялся. — Любишь, значит... — сказал Пантелей. — Там такая хорошая да славная, — повторил Константин, не слушая, — такая хозяйка, умная да разумная, что другой такой из простого звания во всей губернии не сыскать. Уехала... А ведь скучает, я зна-аю! Знаю, сороку! Сказала, что завтра к обеду вернется... А ведь какая история! — почти крикнул Константин, вдруг беря тоном выше и меняя позу, — теперь любит и скучает, а ведь не хотела за меня выходить! — Да ты ешь! — сказал Кирюха. — Не хотела за меня выходить! — продолжал Константин, не слушая. — Три года с ней бился! Увидал я ее на ярмарке в Калачике, полюбил до смерти, хоть на шибеницу полезай... Я в Ровном, она в Демидовом, друг от дружки за двадцать пять верст, и нет никакой моей возможности. Засылаю к ней сватов, а она: не хочу! Ах ты, сорока! Уж я ее и так, и этак, и сережки, и пряников, и меду полпуда — не хо́чу! Вот тут и поди. Оно, ежели рассудить, то какая я ей пара? Она молодая, красивая, с порохом, а я старый, скоро тридцать годов будет, да и красив очень: борода окладистая — гвоздем, лицо чистое — всё в шишках. Где ж мне с ней равняться! Разве вот только что богато живем, да ведь и они, Вахраменки, хорошо живут. Три пары волов и двух работников держат. Полюбил, братцы, и очумел... Не сплю, не ем, в голове мысли и такой дурман, что не приведи господи! Хочется ее повидать, а она в Демидове... И что ж вы думаете? Накажи меня бог, не брешу, раза три на неделе туда пешком ходил, чтобы на нее поглядеть. Дело бросил! Такое затмение нашло, что даже в работники в Демидове хотел наниматься, чтоб, значит, к ней поближе. Замучился! Мать знахарку звала, отец раз десять бить принимался. Ну, три года промаялся и уж так порешил: будь ты трижды анафема, пойду в город и в извозчики... Значит, не судьба! На Святой пошел я в Демидово в последний разочек на нее поглядеть... Константин откинул назад голову и закатился таким мелким, веселым смехом, как будто только что очень хитро надул кого-то. — Гляжу, она с парубка́ми около речки, — продолжал он. — Взяло меня зло... Отозвал я ее в сторонку и, может, с целый час ей разные слова... Полюбила! Три года не любила, а за слова полюбила! — А какие слова? — спросил Дымов. — Слова? И не помню... Нешто вспомнишь? Тогда, как вода из желоба, без передышки: та-та-та-та! А теперь ни одного такого слова не выговорю... Ну, и пошла за меня... Поехала теперь, сорока, к матери, а я вот без нее по степу. Не могу дома сидеть. Нет моей мочи! Константин неуклюже высвободил из-под себя ноги, растянулся на земле и подпер голову кулаками, потом поднялся и опять сел. Все теперь отлично понимали, что это был влюбленный и счастливый человек, счастливый до тоски; его улыбка, глаза и каждое движение выражали томительное счастье. Он не находил себе места и не знал, какую принять позу и что делать, чтобы не изнемогать от изобилия приятных мыслей. Излив перед чужими людьми свою душу, он, наконец, уселся покойно и, глядя на огонь, задумался. При виде счастливого человека всем стало скучно и захотелось тоже счастья. Все задумались. Дымов поднялся, тихо прошелся около костра и, по походке, по движению его лопаток, видно было, что он томился и скучал. Он постоял, поглядел на Константина и сел. А костер уже потухал. Свет уже не мелькал и красное пятно сузилось, потускнело... И чем скорее догорал огонь, тем виднее становилась лунная ночь. Теперь уж видно было дорогу во всю ее ширь, тюки, оглобли, жевавших лошадей; на той стороне неясно вырисовывался другой крест... Дымов подпер щеку рукой и тихо запел какую-то жалостную песню. Константин сонно улыбнулся и подтянул ему тонким голоском. Попели они с полминуты и затихли... Емельян встрепенулся, задвигал локтями и зашевелил пальцами. — Братцы, — сказал он умоляюще. — Давайте споем что-нибудь божественное! Слезы выступили у него на глазах. — Братцы! — повторил он, прижимая руку к сердцу. — Давайте споем что-нибудь божественное! — Я не умею, — сказал Константин. Все отказались; тогда Емельян запел сам. Он замахал обеими руками, закивал головой, открыл рот, но из горла его вырвалось одно только сиплое, беззвучное дыхание. Он пел руками, головой, глазами и даже шишкой, пел страстно и с болью, и чем сильнее напрягал грудь, чтобы вырвать из нее хоть одну ноту, тем беззвучнее становилось его дыхание... Егорушкой тоже, как и всеми, овладела скука. Он пошел к своему возу, взобрался на тюк и лег. Глядел он на небо и думал о счастливом Константине и его жене. Зачем люди женятся? К чему на этом свете женщины? Егорушка задавал себе неясные вопросы и думал, что мужчине, наверное, хорошо, если возле него постоянно живет ласковая, веселая и красивая женщина. Пришла ему почему-то на память графиня Драницкая, и он подумал, что с такой женщиной, вероятно, очень приятно жить; он, пожалуй, с удовольствием женился бы на ней, если бы это не было так совестно. Он вспомнил ее брови, зрачки, коляску, часы со всадником... Тихая, теплая ночь спускалась на него и шептала ему что-то на ухо, а ему казалось, что это та красивая женщина склоняется к нему, с улыбкой глядит на него и хочет поцеловать... От костра осталось только два маленьких красных глаза, становившихся всё меньше и меньше. Подводчики и Константин сидели около них, темные, неподвижные, и казалось, что их теперь было гораздо больше, чем раньше. Оба креста одинаково были видны, и далеко-далеко, где-то на большой дороге, светился красный огонек — тоже, вероятно, кто-нибудь варил кашу. «Наша матушка Расия всему свету га-ла-ва!» — запел вдруг диким голосом Кирюха, поперхнулся и умолк. Степное эхо подхватило его голос, понесло, и, казалось, по степи на тяжелых колесах покатила сама глупость. — Время ехать! — сказал Пантелей. — Вставай, ребята. Пока запрягали, Константин ходил около подводи восхищался своей женой. — Прощайте, братцы! — крикнул он, когда обоз тронулся. — Спасибо вам за хлеб за соль! А я опять пойду на огонь. Нет моей мочи! И он скоро исчез во мгле, и долго было слышно, как он шагал туда, где светился огонек, чтобы поведать чужим людям о своем счастье. Когда на другой день проснулся Егорушка, было раннее утро; солнце еще не всходило. Обоз стоял. Какой-то человек в белой фуражке и в костюме из дешевой серой материи, сидя на казачьем жеребчике, у самого переднего воза, разговаривал о чем-то с Дымовым и Кирюхой. Впереди, версты за две от обоза, белели длинные, невысокие амбары и домики с черепичными крышами; около домиков не было видно ни дворов, ни деревьев. — Дед, какая это деревня? — спросил Егорушка. — Это, молодчик, армянские хутора, — отвечал Пантелей. — Тут армяшки живут. Народ ничего... армяшки-то. Человек в сером кончил разговаривать с Дымовым и Кирюхой, осадил своего жеребчика и поглядел на хутора. — Экие дела, подумаешь! — вздохнул Пантелей, тоже глядя на хутора и пожимаясь от утренней свежести. — Послал он человека на хутор за какой-то бумагой, а тот не едет... Степку послать бы! — Дед, а кто это? — спросил Егорушка. — Варламов. Боже мой! Егорушка быстро вскочил, стал на колени и поглядел на белую фуражку. В малорослом сером человечке, обутом в большие сапоги, сидящем на некрасивой лошаденке и разговаривающем с мужиками в такое время, когда все порядочные люди спят, трудно было узнать таинственного, неуловимого Варламова, которого все ищут, который всегда «кружится» и имеет денег гораздо больше, чем графиня Драницкая. — Ничего, хороший человек... — говорил Пантелей, глядя на хутора. — Дай бог здоровья, славный господин... Варламов-то, Семен Александрыч... На таких людях, брат, земля держится. Это верно... Петухи еще не поют, а он уж на ногах... Другой бы спал или дома с гостями тары-бары-растабары, а он целый день по степу... Кружится... Этот уж не упустит дела... Не-ет! Это молодчина... Варламов не отрывал глаз от хутора и о чем-то говорил; жеребчик нетерпеливо переминался с ноги на ногу. — Семен Александрыч, — крикнул Пантелей, снимая шляпу, — дозвольте Степку послать! Емельян, крикни, чтоб Степку послать! Но вот, наконец, от хутора отделился верховой. Сильно накренившись набок и помахивая выше головы нагайкой, точно джигитуя и желая удивить всех своей смелой ездой, он с быстротою птицы полетел к обозу. — Это, должно, его объездчик, — сказал Пантелей. — У него их, объездчиков-то, человек, может, сто, а то и больше. Поравнявшись с передним возом, верховой осадил лошадь и, снявши шапку, подал Варламову какую-то книжку. Варламов вынул из книжки несколько бумажек, прочел их и крикнул: — А где же записка Иванчука? Верховой взял назад книжку, оглядел бумажки и пожал плечами; он стал говорить о чем-то, вероятно, оправдывался и просил позволения съездить еще раз на хутора. Жеребчик вдруг задвигался так, как будто Варламов стал тяжелее. Варламов тоже задвигался. — Пошел вон! — крикнул он сердито и замахнулся на верхового нагайкой. Потом он повернул лошадь назад и, рассматривая в книжке бумаги, поехал шагом вдоль обоза. Когда он подъезжал к заднему возу, Егорушка напряг свое зрение, чтобы получше рассмотреть его. Варламов был уже стар. Лицо его с небольшой седой бородкой, простое, русское, загорелое лицо, было красно, мокро от росы и покрыто синими жилочками; оно выражало такую же деловую сухость, как лицо Ивана Иваныча, тот же деловой фанатизм. Но все-таки какая разница чувствовалась между ни ми Иваном Иванычем! У дяди Кузьмичова рядом с деловою сухостью всегда были на лице забота и страх, что он не найдет Варламова, опоздает, пропустит хорошую цену; ничего подобного, свойственного людям маленьким и зависимым, не было заметно ни на лице, ни в фигуре Варламова. Этот человек сам создавал цены, никого не искал и ни от кого не зависел; как ни заурядна была его наружность, но во всем, даже в манере держать нагайку, чувствовалось сознание силы и привычной власти над степью. Проезжая мимо Егорушки, он не взглянул на него; один только жеребчик удостоил Егорушку своим вниманием и поглядел на него большими, глупыми глазами, да и то равнодушно. Пантелей поклонился Варламову; тот заметил это и, не отрывая глаз от бумажек, сказал картавя: — Здгаствуй, стагик! Беседа Варламова с верховым и взмах нагайкой, по-видимому, произвели на весь обоз удручающее впечатление. У всех были серьезные лица. Верховой, обескураженный гневом сильного человека, без шапки, опустив поводья, стоял у переднего воза, молчал и как будто не верил, что для него так худо начался день. — Крутой старик... — бормотал Пантелей. — Беда, какой крутой! А ничего, хороший человек... Не обидит задаром... Ничего... Осмотрев бумаги, Варламов сунул книжку в карман; жеребчик, точно поняв его мысли, не дожидаясь приказа, вздрогнул и понесся по большой дороге.Чтобы пользоваться предварительным просмотром презентаций создайте себе аккаунт (учетную запись) Google и войдите в него: https://accounts.google.com Подписи к слайдам:Мальчишки, притихшие, глядели вслед грузовику, пока тот не отъехал за перекресток, пока не рассеялась поднятая им пыль, пока сам он не стал клубом пыли. ↓ (пока), (пока), (пока) Придаточные относятся к одному главному предложению. Отвечают на один и тот же вопрос - до каких пор? Каждое придаточное связано с главным союзом пока. Вывод: это однородные придаточные предложения. Отец мой говорил мне, что он не видывал таких хлебов и что нынешний год урожай отличный. : (что) и (что) Придаточные предложения относятся к одному слову (сказуемому говорил) в главном предложении. Отвечают на один и тот же вопрос - что? Каждое придаточное связано с главным союзом что. Между собой придаточные предложения связаны соединительным союзом и. Вывод: это однородные придаточные предложения. Примечание: Если однородные придаточные предложения прикрепляются к главному одним и тем же союзом, то этот союз может опускаться в одном или нескольких придаточных (но союз легко восстановить). Шацкий видел, как последняя шлюпка вернулась к пароходу и матросы долго, мешая друг другу, подтягивали её на талях. Запятая перед вторым придаточным предложением в этом случае не ставится. Находясь в госпитале, он вспоминал, как фашисты напали на них внезапно, и как они оказались в окружении, и как отряду удалось пробиться к своим. При повторяющихся сочинительных союзах запятая между однородными придаточными предложениями ставится. Когда он подъезжал к заднему двору, Егорушка напряг своё зрение, чтобы получше рассмотреть его. ↓ ↓ (когда) (чтобы) Придаточные предложения относятся к одному главному предложению, но отвечают на разные вопросы – когда? и зачем? . Это разные типы придаточных: когда он подъезжал к заднему двору - придаточное времени; чтобы получше рассмотреть его - придаточное цели. Вывод: это сложноподчинённое предложение с неоднородным (параллельным) подчинением. Я спросил его, почему он так далеко ушёл от базы, и сказал, что беспокоился о нём. [гл. гл.] ↓ ↓ (почему) (что) Придаточные относятся к разным словам внутри главного предложения: первое придаточное - к сказуемому спросил, второе придаточное к сказуемому сказал. Вывод: эти придаточные неоднородные (параллельные). Я слышал, как Гайдар чистил котелок песком и ругал его за то, что у того отвалилась ручка. , (как) , (что). Вывод: это сложноподчинённое предложение с последовательным подчинением. Горничная была сирота, которая, чтобы кормиться, должна была поступить в услужение. , (которая, (чтобы...), ...). При последовательном подчинении одно придаточное предложение может оказаться внутри другого придаточного предложения. При этом на стыке придаточных могут оказаться рядом два подчинительных союза или подчинительный союз и союзное слово. Запятая на стыке двух подчинительных союзов (или союза и союзного слова) не ставится в том случае, если второе придаточное предложение нельзя изъять без изменения всего сложного предложения (в этом случае далее следует вторая часть двойного союза - то, так, но). Держу пари, что если вы передадите это герцогу, то он останется здесь ещё на три дня. , (что (если...), то...). В сложноподчиненном предложении может быть не одна, а несколько придаточных частей (для наглядности мы их будем выделять разными графическими обозначениями). В этом случае различаются два типа сложноподчиненных предложений. Первый тип составляют такие, в которых все придаточные части относятся к главной части (к ее отдельному слову (словосочетанию) или ко всей главной части в целом). В зависимости от значения придаточных частей и их отношения к главной, они могут быть однородными подчиненными частями и неоднородными. Однородными называются одноименные придаточные части (т. е. части, имеющие одно значение), относящиеся к одному и тому же слову главной части или ко всей главной части в целом: Слышно было, как на улице скрипели полозья, как проезжали к фабрике цглевозы(и)как хрипло покрикивали на лошадей полу- замерзшие люди (Д. Мамин-Сибиряк). В данном предложении три придаточные части однородные, так как отвечают §а вопрос «что?», являются изъяснительными и относятся к одному и тому же словосочетанию (слышно было) в главной части: ви казалось, что он при каждом шаге вытягивает НОШ ОТПКЦ- ^:ШО..ММбошмз:Под.зе4МЦ (К. Симонов). К одной главной относятся две разные придаточные части: придаточная уступки и изъяснительная, которые поясняют ее с разных сторон:
(которые...) (которые...) Когда он подъезжал к задніми возу. Егорушка напряг свое зрение, чтобы получше рассмотреть его (А. Чехов). Главную часть предложения поясняют придаточные времени и цели с разных сторон: /\ когда? ^ \^ зачем? (когда...) (чтобы...) Ко второму типу сложноподчиненных предложений с несколькими придаточными относятся предложения, в которых придаточные образуют последовательную цепь: первая придаточная часть относится к главной, вторая - к первой части, третья - ко второй и т. д. Такое подчинение считается последовательным (или включением), а придаточные - соответственно придаточными первой степени, придаточными второй степени и т. д.: Поражало безмолвных посетителей филиала то, что х:р,-. р_исты,_расс_еянныев__р_азных__места^ как будто весь хор стоял. не спуская глаз с невидимого дирижера (М. Булгаков). К главной части относится изъяснительная придаточная 1-й степени, к придаточной 1-й степени - сравнительная придаточная 2-й степени: что?)г (что...) 1-й степени U (как будто...) 2-й степени По утрам, когда нельзя пройти по траве и десяти шагов, ЗШобы,не_пр_омошмШь.до__шШШ..рт_р_ось1, воздух на Прорве пахнет горьковатой ивовой корой, травянистой свежестью, осокой (К. Паустовский). К главной части относится придаточная времени 1-й степени, к придаточной 1-й степени - придаточная цели 2-й степени: когда? v 1-степени (когда...) зачем? 11 2-й степени (чтобы...) Было что-то в их чувстве, что сливало сердиа и уничтожало бездонную пропасть, ко тора я.,отделяет...чело. века.от__чело_в.е_к_а_ (JI. Андреев). К главной части относится придаточнад изъяснительная 1-й степени, к придаточной 1-й степени - определительная придаточная 2-й степени: что? u (что...) 1-й степени какая? \г (которая...) 2-й степени В последовательном подчинении одна придаточная часть может находиться внутри другой, что приводит к стечению союзов. Именно поэтому последовательное подчинение называется включением. 1-й степени Кони так устали, что, когда с них сняли вьюки, они легли на землю (В. Арсеньев). К главной части относится придаточная меры и степени 1-й степени, к придаточной 1-й степени - придаточная времени 2-й степени:
когда? н 2-й степени (когда...) Последовательно подчиненные придаточные и придаточные однородные и неоднородные могут совмещаться в пределах одного сложного предложения: Но тут же он понял, что понадобится отчаянная сме лость. чтобы..нажать.кнопку..Ж9_нш___у..ее_ дверей,(и)что он вряд ли на это решится (К. Паустовский). Сложноподчиненное предложение с однородным и последовательным подчинением. К главной части относятся две однородные изъяснительные придаточные, а к первой изъяснительной придаточной - придаточная цели: зачет  (чтобы...)   (пока...) (чтоб...) Пока сидел ты в школе, на уроках, мать слезы вытерла, чтоб ты не знал, что..есть нужда (й) что она жестока (А. Люкин). Сложноподчиненное предложение с неоднородным, последовательным и однородным подчинением. Главную часть поясняют придаточная времени и придаточная це- _ ли. Придаточную цели поясняют две однородные изъяснительные придаточные: Сложноподчиненные предложения могут иметь две (или несколько) главные части с общей (или общими) придаточными. Как правило, это предложения с придаточной частью, отнесенной ко всей главной в целом (одновременно к двум или даже трем). Чаще всего это придаточные с временными и условными значениями: Лишь только Маргарита коснулась влажной травы, му зыка над вербами ударила сильнее и веселее взлетел сноп искр из костра (М. Булгаков).  когда? (,лишь...) Реже встречаются придаточные образа действия такого типа и придаточные определительные: Так ярко звезд горит узор, так ясно Млечный Путь струится, что занесенный снегом двор весь и блестит и фосфорится (И. Бунин). как?"Жgt;^ (что...) Там было море и там была степь, шторых.Петядще._ци: какие? (которых...) Сложноподчинённые предложения с несколькими придаточными можно разделить на три основные группы: с однородным, неоднородным (параллельным) и последовательным подчинением. 1. Сложноподчинённые предложения с однородным подчинением: все придаточные предложения относятся к одному и тому же главному предложению или к одному и тому же слову в главном (если придаточные распространяют не всё главное предложение, а одно его слово); придаточные предложения отвечают на один и тот же вопрос, то есть это придаточные одного и того же типа; между собой придаточные предложения связаны с помощью сочинительных союзов или бессоюзно (со значением перечисления), подобно тому как связаны между собой однородные члены. Мальчишки , притихшие, глядели вслед грузовику, / 1 пока тот не отъехал за перекресток, / 2 пока не рассеялась поднятая им пыль, / 3 пока сам он не стал клубом пыли / 4 (Жуховицкий). 1 , (пока – союз) 2 , (пока – союз) 3 , (пока – союз 4 . Сложноподчинённое предложение; состоит из четырёх простых предложений; первое – главное, остальные – придаточные времени. Придаточные относятся к одному главному предложению, отвечают на один и тот же вопрос – до каких пор? Каждое придаточное связано с главным союзом пока. Это однородные придаточные предложения. Вертикальная схема (схема, отражающая не расположение простых предложений в составе сложного, а их зависимость) будет следующей: 1 Отец мой говорил мне, / 1 что он не видывал таких хлебов / 2 и / что нынешний год урожай отличный / 3 (Аксаков). [ гл.] 1 , (что – союз) 2 и (что – союз) 3 . Сложноподчинённое предложение; состоит из трёх простых предложений; первое – главное, остальные – придаточные дополнительные. Придаточные предложения относятся к одному слову (сказуемому говорил , выраженному глаголом) в главном предложении, отвечают на один и тот же вопрос – что? Каждое придаточное связано с главным союзом что. Между собой придаточные предложения связаны соединительным союзом и. Это однородные придаточные предложения. Вертикальная схема сложноподчинённого предложения будет следующей: 1 Обратите внимание! 1) Если однородные придаточные предложения прикрепляются к главному одним и тем же союзом, то этот союз может опускаться в одном или нескольких придаточных (но союз легко восстановить). Ср.: Шацкий видел , / 1 как последняя шлюпка вернулась к пароходу / 2 и / матросы долго, мешая друг другу, подтягивали её на талях / 3 (Паустовский). – Шацкий видел , / 1 как последняя шлюпка вернулась к пароходу / 2 и / как матросы долго, мешая друг другу, подтягивали её на талях / 3 . 2) Если однородные придаточные связаны одиночным соединительным или разделительным союзом (и, да в значении «и», или, либо), то запятая между придаточными предложениями не ставится. Отец мой говорил мне, что он не видывал таких хлебов и что нынешний год урожай отличный (Аксаков); Он решительно заявил , что мы должны немедленно убраться из его дома или он вызовет милицию (Григорьев) – союз что перед вторым придаточным опущен, но может быть восстановлен (Он решительно заявил , что мы должны немедленно убраться из его дома или что он вызовет милицию ). 3) При повторяющихся сочинительных союзах запятая между однородными придаточными предложениями ставится. Находясь в госпитале, он вспоминал , как фашисты напали на них внезапно, и как они оказались в окружении , и как отряду удалось пробиться к своим. 4) Союзы ли... или рассматриваются как повторяющиеся (в этом случае или можно заменить ли), и однородные придаточные, связанные этими союзами, разделяются запятой. Ср.: Трудно было понять , был ли то где-нибудь пожар , или же собиралась всходить луна (Чехов). – Трудно было понять , был ли то где-нибудь пожар , собиралась ли всходить луна . 2. Сложноподчинённые предложения с неоднородным (параллельным) подчинением: все придаточные предложения относятся к одному и тому же главному предложению; придаточные предложения отвечают на разные вопросы, то есть это придаточные разного типа. Неоднородными (параллельными) будут также придаточные предложения, которые имеют одинаковое значение, но относятся к разным словам в общем главном предложении. / 1 Егорушка напряг своё зрение, / 2 / 3 (Чехов). (когда – союз) 1 , 2 , (чтобы – союз) 3 . Сложноподчинённое предложение, состоит из трёх простых; второе предложение главное, первое и третье – придаточные. Придаточные предложения относятся к одному главному предложению, но отвечают на разные вопросы (ср.: [Когда?] Когда он подъезжал к заднему двору, / 1 Егорушка напряг своё зрение / 2 ; Егорушка напряг своё зрение [зачем?], / 2 чтобы получше рассмотреть его / 3). Это разные типы придаточных: когда он подъезжал к заднему двору – придаточное времени; чтобы получше рассмотреть его – придаточное цели. 2 Надо точно учитывать среду, / 1 в которой развивается поэтическое произведение, / 2 / 3 (Маяковский). [ сущ.] 1 , (в которой – союз. сл.) 2 , (чтобы – союз) 3 . Сложноподчинённое предложение состоит из трёх простых; первое предложение главное, второе и третье – придаточные. Придаточные предложения относятся к одному главному предложению, но первое придаточное (второе простое предложение) относится к одному слову – среду, выраженному существительным; второе придаточное (третье простое предложение) относится ко всему главному предложению. Придаточные предложения отвечают на разные вопросы (ср.: Надо точно учитывать среду [какую?], / 1 в которой развивается поэтическое произведение, / 2 ; Надо точно учитывать среду [зачем?], / 1 чтобы чуждое этой среде слово не попадало случайно / 3). Это разные типы придаточных: в которой развивается поэтическое произведение – придаточное определительное; чтобы чуждое этой среде слово не попадало случайно – придаточное цели. Вертикальная схема предложения будет следующей: [сущ. ] 1 Я спросил его, / 1 почему он так далеко ушёл от фанзы, / 2 и сказал, / 1 что беспокоился о нём / 3 (Арсеньев). [ гл., (почему – союз. сл.) 2 , гл.] 1 , (что – союз) 3 . Сложноподчинённое предложение состоит из трёх простых; первое предложение главное, второе и третье – придаточные. Придаточные предложения относятся к одному главному предложению и отвечают на вопросы косвенных падежей (ср.: Я спросил его [о чём?], / 1 почему он так далеко ушёл от фанзы / 2 ; Я спросил его и сказал [что?], / 1 что беспокоился о нём / 3). Это одинаковые типы придаточных – придаточные дополнительные. Но данные придаточные относятся к разным словам внутри главного предложения: первое придаточное (второе простое предложение) относится к сказуемому спросил , выраженному глаголом; второе придаточное (третье простое предложение) относится к сказуемому сказал, выраженному также глаголом. Поэтому эти придаточные неоднородные (параллельные). Вертикальная схема предложения будет следующей: [гл. гл.] 1 3. В сложноподчинённых предложениях с последовательным подчинением главному предложению подчинено одно придаточное предложение (придаточное I степени), а этому придаточному предложению подчинено другое придаточное предложение (придаточное II степени) и т.д. Таким образом, придаточное предложение I степени является главным предложением для придаточного II степени и т.д. Я слышал, / 1 как Гайдар чистил котелок песком и ругал его за то, / 2 что у того отвалилась ручка / 3 (Паустовский). [ гл.] 1 , (как – союз гл. + ук. сл.) 2 , (что – союз) 3 . Сложноподчинённое предложение состоит из трёх простых; первое предложение главное, второе и третье – придаточные. Придаточное I степени (второе простое предложение) относится к первому (главному) предложению, а именно – к сказуемому слышал , выраженному глаголом; придаточное II степени (третье простое предложение) относится к придаточному I степени (второе простое предложение), а именно – к сказуемому ругал , выраженному глаголом. Вертикальная схема предложения будет следующей: [ гл.] 1 Обратите внимание! При последовательном подчинении одно придаточное предложение может оказаться внутри другого придаточного предложения. При этом на стыке этих придаточных могут оказаться рядом два подчинительных союза или подчинительный союз и союзное слово. Горничная была сирота, / 1 которая, / 2 чтобы кормиться, / 3 должна была поступить в услужение / 2 (Л. Толстой). [ сущ. ] 1 , (которая – союз. сл., 2 (чтобы – союз...), 3 ...) 2 . [ сущ. ] 1 Рядом стоят союзное слово которая и союз чтобы. Относятся они к разным придаточным предложениям: придаточное I степени – которая должна была поступить в услужение ; придаточное II степени – чтобы кормиться . Придаточное II степени находится внутри придаточного I степени, причём придаточное II степени можно без ущерба изъять из сложного предложения или поставить после придаточного I степени, ср.: Горничная была сирота, которая должна была поступить в услужение; Горничная была сирота, которая должна была поступить в услужение, чтобы кормиться . Между союзным словом которая и союзом чтобы, принадлежащим к разным придаточным, стоит запятая. Таким образом, при встрече двух подчинительных союзов (или подчинительного союза и союзного слова) запятая между ними ставится , если изъятие второго придаточного не требует перестройки всего сложного предложения (в этом случае далее не следует вторая часть двойного союза – то, так, но). Запятая на стыке двух подчинительных союзов (или союза и союзного слова) не ставится в том случае, если второе придаточное предложение нельзя изъять без изменения всего сложного предложения (в этом случае далее следует вторая часть двойного союза – то, так, но). Держу пари, / 1 что / 2 / 3 то / 2 (Лесков). [ сущ. ] 1 , (что – союз 2 (если – союз...), 3 то...) 2 . [ сущ. ] 1 В данном предложении можно выделить главное предложение: держу пари / 1 , а также два последовательно связанных придаточных предложения: придаточное I степени: что... то он останется здесь ещё на три дня / 2 , внутри которого стоит придаточное II степени: если вы передадите это герцогу / 3 (ср.: держу пари, что... то он останется здесь ещё на три дня; он останется здесь ещё на три дня, если вы передадите это герцогу ). На стыке придаточных I степени и II степени находятся два подчинительных союза что и если. Однако запятая между ними не ставится, поскольку нельзя изъять придаточное II степени без изменения придаточного I степени, ср.: Держу пари , / 1 что то он останется здесь ещё на три дня / 2 . Этому препятствует вторая часть двойного условного союза если... то, которая находится в главном для условного придаточного предложении – придаточном I степени: он останется здесь ещё на три дня . Если же эту вторую часть (то) изъять, то на стыке союзов что и если необходимо будет поставить запятую, ср.: Держу пари, / 1 что, / 2 если вы передадите это герцогу, / 3 он останется здесь ещё на три дня / 2 . В сложноподчинённых предложениях с несколькими придаточными возможны комбинации связей : может быть одновременно однородное и последовательное подчинение; параллельное и последовательное и т.д. Поэтому при разборе и расстановке знаков препинания не следует стремиться сразу составить общую схему или сразу расставить знаки препинания. Наиболее оптимальным представляется следующий алгоритм анализа: Установите общее количество простых предложений в составе сложного, выделив все грамматические основы. Выделите все подчинительные средства связи (подчинительные союзы и союзные слова); на основе этого установите главное предложение и придаточные предложения. Для каждого придаточного предложения установите главное предложение, то есть разбейте сложное предложение на пары: главное – придаточное. Постройте вертикальную схему сложного предложения, и на этой основе определите характер подчинения придаточных (однородное, параллельное, последовательное подчинение). Постройте горизонтальную схему, и на этой основе расставьте знаки препинания. Пари заключается в том что если ваш повелитель останется здесь на три дня то вы без всяких отговорок должны исполнить то что я вам скажу а если он не останется то я исполню любое приказание какое вы мне дадите (Лесков). В данном сложноподчинённом предложении 7 простых предложений: Пари заключается в том / 1 что / 2 если ваш повелитель останется здесь на три дня / 3 то вы без всяких отговорок должны исполнить то / 2 что я вам скажу / 4 а / если он не останется / 5 / 6 какое вы мне дадите / 7 (Лесков). 1) пари заключается в том;
Первое предложение (пари заключается в том ) – главное, остальные – придаточные. Вопрос вызывает лишь шестое простое предложение (то я исполню любое приказание ). Данное сложноподчинённое предложение можно разбить на следующие пары сложноподчинённых предложений: 1→2: пари заключается в том, что... то вы без всяких отговорок должны исполнить то
; По-прежнему пока трудно определить, к какому типу предложений относится шестое предложение. В данном случае следует обратить внимание на сочинительный союз а. Сочинительный союз, в отличие от подчинительного союза, в сложном предложении, состоящем из трёх и более простых предложений, может стоять не перед тем предложением, к которому относится. Поэтому необходимо выяснить, какие простые предложения связаны этим противительным союзом. Для этого надо изъять все простые предложения, оставив только те, которые содержат противопоставление. Это предложения 2 и 6, ср.: вы без всяких отговорок должны исполнить то, а я исполню любое приказание . Но предложение 2 – придаточное. Следовательно, и предложение 6, связанное с предложением 2 сочинительным союзом, тоже должно быть придаточным. Это можно проверить, вставив тот же союз, что имеет предложение 2, и связав предложение 6 с тем же главным, от которого зависит предложение 2, ср.: пари заключается в том, что я исполню любое приказание . Значит, предложения 2 и 6 являются однородными придаточными, только союз что в предложении 6 опущен (1→6). На основании полученных данных можно построить вертикальную схему этого сложноподчинённого предложения: [гл. + ук. сл.] 1 Таким образом, данное предложение сложноподчинённое, в котором придаточные связаны однородно (предложения 2 и 6), параллельно (предложения 3 и 4, предложения 5 и 7), также последовательно (предложения 2 и 3; 2 и 4, 6 и 5, 6 и 7). Для расстановки знаков препинания необходимо обозначить границы простых предложений, обратив особое внимание на возможное сочетание нескольких союзов на границе предложений, а также построить горизонтальную схему предложения. [гл. + ук. сл.] 1 , (что – союз (если – союз) 3 , то гл. + ук. сл.) 2 , (что – союз сл.) 4 , а (если – союз) 5 , (то сущ. + ук. сл.) 6 , (какое – союз. сл.) 7 . В данном предложении есть сочетание подчинительных союзов на стыке предложений 2 и 3 (что если). Кроме того, сочинительный союз а, который относится к предложению 6, стоит перед предложением 5, образуя сочетание союзов с подчинительным союзом если (а если). По общим правилам они должны разделяться запятыми, но далее следует вторая часть двойного союза если... то. Именно эта вторая часть союза не даёт возможности изъять условные придаточные без изменения структуры предложений в целом, ср.: Пари заключается в том, что... то вы без всяких отговорок должны исполнить то; а... то я исполню любое приказание . Именно поэтому запятая на стыке этих союзов не ставится. Итак, знаки препинания в предложении следует расставить следующим образом: Пари заключается в том, что если ваш повелитель останется здесь на три дня, то вы без всяких отговорок должны исполнить то, что я вам скажу, а если он не останется, то я исполню любое приказание, какое вы мне дадите (Лесков). План разбора сложноподчинённого предложения с несколькими придаточными Указать тип сложного предложения (сложноподчинённое предложение). Назвать главное предложение и придаточные предложения (выделить грамматические основы). Указать, каким образом придаточные предложения связаны с главным предложением (последовательное, параллельное, однородное подчинение). Разобрать каждое придаточное предложение по плану. Построить вертикальную и горизонтальную схемы предложений. Образец разбора В приключениях барона Мюнхаузена участвует бегун, / 1 который, / 2 чтобы не бегать очень быстро, / 3 привязывает к ногам пудовые гири / 2 (Солоухин). Предложение сложноподчинённое; состоит из трёх частей; предложение 1 – главное; предложения 2 и 3 – придаточные. Придаточные предложения связаны с главным последовательно. Придаточное I степени (предложение 2) относится к главному (предложение 1). Это придаточное определительное; оно относится к подлежащему бегун , выраженному существительным, средство связи – союзное слово который ; придаточное стоит после главного. Придаточное II степени (предложение 3) относится к придаточному I степени (предложение 2). Это придаточное цели; оно относится ко всему главному, средство связи – союз чтобы ; придаточное стоит в середине главного. [сущ.] 1 [сущ.] 1 , (который
– союз. сл., (чтобы
– союз) 3 ,) 2 . |
||||||||||||
Популярное:
Городской открытый августовский педагогический совет Тематика проведения педсоветов в году
|
Новое
- Записки классного руководителя, или Три укола от бешенства для современных «мамочек
- Русско-финский разговорник для туристов (путешественников) с произношением
- Население антарктиды Какие народы проживали в антарктиде
- Конспект занятия на тему "космос" в старшей группе Самопознание космос и планеты старшая группа
- Кем я стану, когда вырасту
- Решение дифференциальных уравнений с помощью рядов
- Чему равно значение тригонометрической функции
- Описание погоды на английском: слова, выражения и примеры текстов Телефонный звонок заграничного друга зимой
- Презентация на тему абстрактное мышление
- Откуда в наш дом приходит вода, и куда она уходит Самарской области средняя общеобразовательная школа
